Леший. Четвертые врата
Шрифт:
– Есть, – кивнул сержантик.
– Вот и хорошо, а я пойду. Душно. Леший, ты смотри не упусти чего там. А то наши и ваши… Еееха, молодежь, куда смотрит, не знаю. Мне, скорее всего и отдадут дело. Не хочется... а отдадут. – Он тяжелой походкой направился к двери. Леший посмотрел капитану вслед. Разумов Кипр Иванович, старший следователь Яндырского ГУВД. Хороший мужик. Ленивый, правда. Но хороший. И пивка можно с ним, и по душам. И за душу, он, если нужно, может так взять, что тошно станет. Кондрату, слава Богу, пока не приходилось, хоть и наслышан был.
***
Молодая женщина лежала с широко открытыми глазами. Без какой-либо предсмертной мимики на лице. Спокойна. Красива настолько, что даже смерть не сделала её лицо отталкивающим, как это бывает. Без видимых следов повреждений или насильственной смерти. На вид лет тридцать пять-сорок. Волосы черные. Ноги длинные, обтянуты джинсами, кофта длинная, шерстяная ниже бедер, с длинным рукавом, что удивительно при нынешней-то погоде. На ступнях закрытые босоножки, плетеные, темно-синие, на плоской подошве. Всё целое. Девушка словно уснула с закрытыми глазами, даже тело лежит в естественной для сна позе. Никакого намека на убийство.
Леший вздохнул. При жизни, скорее всего поклонников у девицы хватало. Но, о замужестве в квартире ничего не говорило. Крупное фото улыбающейся девушки в золотистой рамке. Цветы в вазе – давно завяли, то ли хозяйка была довольно нерадивой, то ли отсутствовала дома длительное время. Ковер белый, высоковорсовый, такой с детьми только стирать да стирать. Диван угловой с десятком подушечек и пуфиков. На широком подлокотнике кружка. Расписная. Кондрат подошел и присел. На кружке изображение зайца, странно улыбающегося в ровный ряд белых острых зубов. Странный заяц и мимика у него злобная, совсем не заячья. Зайка хищник. Хотя это даже не изображение, а фотография. Дикая, возможно, сделанная в фотошопе. Ну да, в природе таких заек-пугаек не существует.
– Пустая, – проговорил Митька, снимая перчатки и отходя от трупа.
– Что?
– Кружка пустая. Я заберу с собой, но могу и так сказать, отпечатков на ней нет. Думаю, она здесь просто для декорации стояла.
Леший пожал плечами. Для декорации слишком нелепое место. Да и неудобно, на подлокотнике, к окну, если идти, обязательно заденешь, на этом и скончается декорация. А заяц все же злобный. Либо откуда-то привезен, либо сделан на заказ. Леший не был ценителем, но отчего-то точно был уверен, такого в обычной посудной лавке не купишь.
– Кто сообщил?
– Соседка. Услышала дикий вопль вон того, – дежурный кивнул на сидящего в приходе парня. – И позвонила. Сказала, что в соседней квартире убивают кого-то. Приехали… – он усмехнулся. – Уже убили.
Кондрат прошел к медэксперту.
– Что с ней? – кивнул на труп.
– Остановка сердца.
– В смысле?
– Точнее скажу позже. Но, видимых повреждений на теле нет.
– То есть, девушка зашла и... умерла от остановки сердца? Убийства не было, так?
Медик Митяй – чистокровный бурят по происхождению, посмотрел на Кондрата внимательно узкими, темными глазами.
– Нет, не так. Девушка вошла в зал, что-то или кого-то увидала, испугалась… умерла. Может и не испугалась, но кричала точно. Есть, конечно, вероятность что найду некие следы, от инъекции или еще чего… Одно скажу точно – убийство было. Еще неизвестно, как и кем, но было.
– А не могло быть, так
– Не стану что-либо объяснять до вскрытия, но учтите, её парень утверждает обратное. А именно, кто-то был в квартире. Погибшая кричала, увидав нечто. И я так понимаю, что и сам друг погибшей видал или успел что-то заметить. Ты его потряси получше. К себе же повезешь? Ну вот, – он хлопнул Лешего по плечу. – А завтра заскочи ко мне, я тебе более точно причину смерти скажу.
– А ты с ним говорил?
Медик усмехнулся.
– По мне, так его бы в дурку на пару деньков, – отчего-то вдруг перейдя на шепот и покосившись на паренька, проговорил Митяй.
– Отчего это?
– История его больно придурковата.
– Что значит, придурковата? – вслед за медиком, шепотом поинтересовался Кондрат и тоже покосился на коридор.
– А ты с ним не говорил?
Леший отрицательно покачал головой.
Митяй вздохнул.
– Ну, вот поговоришь и поймешь. А ко мне заглянешь, завтра к вечеру, – он кивнул дежурному. – Закончил?
Тот кивнул, помахал протоколом.
– Еха, вот так, – вставая, посетовал Митяй – Вроде молоды, а бац… Давай распишусь? Ага. Ну, я пошел. Леший, вечерком, завтра, не забудь. Обязательно вечерком, а то потом… – и подмигнув, направился к скучающим в углу санитарам. Кивнул им и вышел. Облаченные в белые халаты здоровые мужики, подхватили носилки и как будто мешок закинули на него женское тело. Кондрат отвернулся. Не первый год в следствии, а вот бывает иногда. Неприятно, гадко, мерзко от собственной работы и отношения к ней… красивая была эта Стогина… была… при жизни. И парни, наверное, толпами за ней ходили. Один вон теперь в прихожке сидит, слезы кулаком размазывает. Хотя с виду и не парень уж, а мужик. Но трясется, слезы ручьем. Морда смазливая, но слезливая. И где вся крутость подобных красавчиков? Вот Кондрат далеко не красавец, а слезу из него хрен выжмешь. Санитары вышли, вынося тело. Тело… Вот так жила жизнь, была красавицей, а теперь тело… гадко. А ведь и писать теперь везде будут: «тело Стогиной Екатерины». Не Стогина Екатерина, а тело…
Кондрат задумчиво прошел к открытому окну. Толпа внизу все еще стояла и тетки с авоськами и дядьки с умными лицами. Прошли санитары с носилками, кто-то заахал, толпа загудела громче. Прям греческий амфитеатр! Лезут через друг дружку, каждому глянуть хочется, чего там. Тело там… тело гражданки Стогиной Катерины.
На самом горизонте появилась черная туча. Клубистая, сочная. Она медленно, крадучись, перебрала верхушки домов.
«Неужели долбанет, – безрадостно, устало подумал Кондрат. – Ливневый. С грозой».
В подтверждение вдалеке раздался гром.
Глава 3
Домой Леший потерпевшего, конечно, не повел, не хватало ещё! В обезьянник к бомжам, парня в белой футболке с золотой непонятной надписью сажать не резон. Еще не ясно, какие у того завязки. Будут потом и в ножки поклоны и папкой по столу, в лучшем случае, в худшем по несимпатичному лицу майора Лешего. И ведь, что обидно, и пожаловаться не накого, да и… гордость жаловаться не позволить.