Леший
Шрифт:
Ожидать, стоя на холоде, было некомфортно. Не то, что в клубе. Но возвращаться туда после только что пережитого потрясения он не торопился. В ногах до сих пор отдавало нервной дрожью.
Решив, что просто стоять на одном месте не интересно, он стал выписывать небольшие круги вокруг столба, нисколько не заботясь о том, как это выглядит со стороны. На четвёртом круге он уткнулся в массивную фигуру Берка. Игорь не знал, с какой стороны лучше обойти эту псину, поэтому обречённо застыл на месте.
Через некоторое время, окончательно осознав, что пёс не испытывает по отношению к нему агрессивных
Григорий не возвращался. А холод начал забираться под пуховик. Подумав – а не вернуться ли ему в клуб, Игорь вдруг обратил внимание на избу неподалёку. В одном из её окошек горел свет.
Решив, что в любом случае найдёт Григория, он направился к избе. Пёс, словно тень, отстав всего на шаг, последовал за ним.
Подойдя к калитке и, чуть толкнув её до характерного скрипа, Игорь с опаской оглядел двор. Хотя, он покосился вбок, где молчаливым чёрным пятном на фоне белого снега высился Берк, с таким провожатым ему вряд ли стоит опасаться местных дворовых шавок. Если они вообще есть в этой деревне.
Прошествовав по давно нечищеной и, судя по отсутствию следов, столь же давно не хоженой дорожке к крыльцу Игорь постучал в дверь. Обождав немного, но так и не услышав ни звука, он вошёл в дом. Берк остался на улице.
Лунный свет еле пробивался сквозь затянутые инеем стёкла веранды, и Игорь с трудом, на ощупь, нашёл ручку следующей двери. Открыв её, он слегка зажмурился от яркого света лампы, отчего, входя в комнату, недостаточно пригнулся и задел макушкой верхний обналичник дверного проёма. Чертыхнувшись и выпрямившись во весь рост, он обозрел помещение. Справа печь, прямо – стол. На столе – чайник из нержавейки на металлической подставке, большой заварник в краснолепестковую ромашку с длинным носиком, плетёная из соломы ваза с печеньем и две кружки на блюдцах. За столом – гладко выбритый мужчина лет пятидесяти, судя по сверкающей блеском лампы проплешине на голове, в пиджаке, белой рубашке и при галстуке.
– Садись, – глядя почему-то на чайник, сказал мужчина.
Игорь замялся.
– Извините, но я, наверное, пойду.
Мужчина обратил-таки на него свой взор.
– А чего приходил?
«И действительно?» – подумал Игорь, но понял, что теперь просто так развернуться и уйти будет глупо и невежливо.
– Думал, может у вас техника какая-нибудь есть, а то у меня машина застряла.
Мужчина понимающе кивнул и снова сказал:
– Садись.
Игорь присел на краешек лавки.
– Удачно ты зашёл, – сказал мужчина. – Чайник только вскипел. Бери чашку.
Игорь взялся за блюдце и вместе с ним прямо по столу подтащил к себе прибор.
– Николай, – сказал мужчина, вставая и беря в руки чайник. Игорь, стараясь уже ничему не удивляться, отметил, что вместо брюк на хозяине дома одеты серые кальсоны. – Васильевич.
Отвлекшись на нижнюю часть туалета мужчины, Игорь не сразу понял, что тот только что представился. Спохватившись, он привстал со скамейки.
Представившись в ответ, он дёрнул было правой рукой, но вовремя сообразил, что руки Николая Васильевича заняты чайником.
Налив
– А ты знаешь, человек, в чём заключается сущность бытия?
Игорь, взявшийся уже за ручку чашки, вдруг зло в сердцах ответил:
– Знаю! Для меня – это выбраться отсюда побыстрее к чёртовой матери!
Николай Васильевич покачал головой.
– А вот к ней спешить как раз и не советую. Да отсюда и спешить-то не надо.
Игоря словно окатили холодной водой, и он как-то сразу сник.
– Я тут книжку задумал новую написать, – после небольшой паузы сказал Николай Васильевич, помешивая ложечкой сахар. – Ну как книжку – так, несколько историй. Таких, чтобы как у Джека Лондона. Читал такого?
Игорь кивнул.
– Вот, – продолжил Николай Васильевич, – Так, чтобы было всё – и сильная личность, и любовь, и романтика, и преодоление. Но только антураж и колорит чтоб местный. А не выходит то, что хотелось.
Он сокрушённо покачал головой, отхлебывая чай из чашки.
– Ничего я так и не написал. И не напишу. Знаешь почему?
– Нет, – коротко ответил Игорь.
– Просто понял я разницу между вами и европейцами. Они любят жизнь, а вы любите Родину. Или ненавидите – но это ведь антипод любви. А чаще – то любите, то – ненавидите. От любви-то до ненависти – один шаг. А самое интересное знаешь что? Что Родине – этим лесам, полям, горам и рекам, а также вам самим, эти просторы населяющим – ей всё равно, как вы к ней относитесь. Вы просто у неё есть. А она есть у вас. Так и живёте вместе.
Николай Васильевич в очередной раз отхлебнул чаю.
Игорь же с удивлением смотрел на него. Вот так вот, в какой-то деревне где-то на отшибе довелось ему натолкнуться на доморощенного философа в кальсонах и галстуке.
– А вы что-то вообще написали? – поинтересовался он. – Было бы интересно почитать.
– А зачем это тебе? Мало с приятелями рассуждаешь за бутылкой? Небось, не только о бабах речь ведёте? Наверняка и о политике, и жизни своё суждение имеешь?
– Ну так почему бы и нет? – резонно заметил Игорь.
– Да уж, – Николай Васильевич снова приложился к кружке. – А откуда тебе иметь суждение? Из чего-то кем-то написанного? А что у вас там сейчас пишут? Всё подряд? Свобода?
– Ну да, – как-то неуверенно ответил Игорь. Вопросы, заданные хоть и без нажима, спокойно и буднично, почему-то смутили его.
– А от чего свобода? – продолжил Николай Васильевич. – От самих себя? Свобода захлестнула вас во всём. Внезапно и безобразно. Бе-зо-бра-зно! Самовыражение человечье ужасно, когда нет понимания, или контроля извне. Вот так и ты, и все вы в основной своей массе, и это не в упрёк вам, просто жизнь человеческая такова, быт ваш таков, что непритязательны вы в восприятии своём. Вот и верите писанному, да печатанному. Вот и захлебываетесь вы в хлынувшем на вас потоке. И вместо того, чтобы возвышаться душою, опускаетесь вы всё ниже. И вроде не от лени природной это происходит, как некоторые пытаются высоколобо, – он кивнул куда-то вверх, – утверждать, а от замордованности бытом вашим. И потому принимаете вы только то, что проще для вашего восприятия.