Лесная невеста

Дворецкая Елизавета Алексеевна

Близилась полночь, а в купальскую полночь на горе, где когда-то было святилище, сожженное злой ворожбой, не может быть тихо и спокойно. Сидя на траве под той же березой, Зимобор старался гнать от себя воображаемых чудищ, теребил увядшие цветочные головки в венке и жгуче жалел, что Дивина ушла. Снизу доносились веселые выкрики, шум гулянки, визг, обрывки песен и звуки рожков.

Березы шелестели листвой, покачивали ветками, будто танцевали в лад с отзвуками песен снизу. Казалось, вот-вот они сойдут с места и закружатся, как девушки в хороводе…

И одна из берез действительно приближалась к нему. Зимобор похолодел, но тут же понял, что это не береза, а женщина. На миг показалось, что это его мать, – смутный

силуэт точь-в-точь напоминал княгиню Светломиру, какой он ее запомнил. Зимобор вскочил на ноги, сделал несколько поспешных шагов вперед…

Нет, это была не его мать, хотя сходство было очень большое. Не столько лицом, сколько чем-то неуловимым, что вызывает то внутреннее чувство, которое всегда просыпается в ребенке при виде матери. Женщина была рослой, сильной, средних лет, в богато вышитой беленой рубахе, в нарядной красной поневе, с множеством разноцветных бус на мощной груди, с оберегами у пояса. Голову ее венчал старинный убор в виде коровьих рогов.

– Здравствуй, матушка! – первым поздоровался Зимобор, теряясь от недоумения, кто она и что ей здесь нужно.

Может быть, в Радогоще принято проводить по большим праздникам какие-то обряды на священной горе? Да нет, уж очень этого места боятся, да и сама гора выглядела совершенно заброшенной.

– Здравствуй, сокол ясный! – приветливо ответила женщина, и от звука ее голоса – уверенного, доброжелательного – становилось легче на душе, словно одним своим появлением она разрешала любые сложности. – Ну, что же ты натворил?

– Я натворил?

– Ладно, ладно, бранить не буду, знаю, что не со зла! – Женщина успокаивающе махнула рукой. – Тут не ты идешь, а тебя ведут, а началось все давным-давно, ты еще мальцом беспортошным был. Не твой род был проклят, чужой, и не ты решил с чужим проклятием связаться, за тебя решили. Главное, делать-то теперь что? Ты не боишься?

– Нет, – ответил Зимобор, еще не понимая, чего именно он должен бояться.

Рядом с этой женщиной было спокойно, само ее присутствие обещало, что ничего плохого не случится, а из всех бед непременно найдется выход.

– Вот и хорошо. Ты сам-то вроде тихий, а упрямый, потому он тебя и выбрал.

– Кто – он?

– Тот, кто тебе свое проклятие подарил. Не спеши, узнаешь ты его. Сейчас о другом думать надо. Что ты с девицей обручился – это судьба, а от судьбы не уйдешь. И Дева здесь не помешает, потому что это – не в ее власти. Хоть она и злится, а я ей говорю: «Не гневайся, дочка, тебе будущую нить резать, а эта нить из бабкиных рук тянется…» Но только не годится тебе девицу забирать у Деда, пока сам ее защитить не можешь. Дочка моя обидчивая, злопамятная, ты и не заметишь, где какое семечко обронишь, а она такое дерево из него вырастит, что до смерти не выкорчуешь! А делать тебе надо вот что. Уходи из Радогоща, иди в Полотеск, куда и собирался. Дочка обещала тебе помочь, теперь ее обещание – в прошлом, в Старухиных руках, она уже его назад не возьмет. За Дивину не бойся, за ней пока Дед присмотрит. Если ее опять злая судьба в лес занесет, он не даст пропасть. А чтобы тебя живым из города выпустили, надо волхидами заняться. Ты здесь чужой, ты человек непонятный. В тебе оборотня каждый готов увидеть. Я тебя научу, как волхид извести. Только смотри, уходи потом сразу.

– Уйду! – с облегчением пообещал Зимобор. Он почти ничего не понял из этих речей, кроме того, что выход все же есть.

– Идти тебе за Зеленую Межу! – продолжала Мать. – Для тебя здесь только одна дорога есть – через старое святилище. В нем человеческий мир с богами встречался, на горе земля с небом сходится, вода с землей сливается – там для тебя ворота откроются. Как открыть их – я тебя научу. А дальше – как уж сам справишься.

Зеленая Межа! Невидимая грань, отделяющая этот, земной, лес от другого, незримого, где обитают духи деревьев и трав. Туда, как раньше верили и сейчас еще верят кое-где, уходят души умерших, там живут предки. Там родина вил, лесовиц, водяниц, всей прочей нежити. Там Волхидино

болото, точнее, его обратная сторона, где продолжает жить провалившийся род старой волхиды.

Зимобор сам не верил, что собрался туда. Было странное чувство, будто он, глядя в воду, хочет приподнять тоненькую пленку поверхности, ту самую, на которой держится отражение, и скользнуть под нее. Но ведь сейчас купальская ночь – время на грани…

– Вот, возьми. – Мать подала ему несколько кремней, обточенных в виде наконечника стрелы. Их называют «громовыми стрелками» и верят, что они остаются там, куда ударит молния. – Сила Перуна да будет с тобой, защитит от всякого зла. Теперь иди сюда.

Зимобор шагнул за ней к воротам. Вещая вила встала перед проемом покосившихся столбов, протянула к ним руки ладонями вверх и медленно запела:

Выхожу я во чисто поле,Во широкое раздолье,Выхожу на луг зеленый,А на том лугу зелия могучие,Силы в них видимо-невидимо.Сорвала я три былинки:Черную, белую и красную.Ты разрыв-трава, черный ворон!Не лети ты, ворон, темным лесом,Не лети ты, черный, горами крутыми,А лети на море-окиан, на остров Буян.Там под морем-окианом, под островом БуяномСтоит дом медный, ворота железные.Ты, разрыв-трава, черный ворон!Когти железные, клюв булатный!Ты разбей, ворон, ворота железные,Разломай, черный, двери медные,Дай дорогу мне ровной скатертью,Пропусти за Зеленую Межу!Отвори мне, разрыв-трава, поле чистое,Отвори мне, черный ворон, дремучий лес,Отвори туманы синие, горы крутые,Болота зыбучие, дубравы чистые,Реки быстрые, озера синие,Мхи, коренья, всяк лист и всякое ветвие!

– Иди! – Мать обернулась к Зимобору и кивком показала на ворота.

Ворота в пустоту действительно стали воротами куда-то: их окутало легкое зеленоватое сияние, и теперь отсюда нельзя было разглядеть, что творится между столбами. Зимобор и сделал три шага вперед; сильный ветер подул ему навстречу, Зимобор всей кожей ощутил, как расходится на две половины незримая плотная грань, пропуская его, чтобы тут же сомкнуться снова, но не впереди, а позади. Он миновал ее, первый шаг к цели был сделан.

Зеленоватое сияние померкло, вокруг стало почти темно, темнее, чем было на той, человеческой, стороне. Перед собой он увидел поначалу лишь ту же высокую траву и густые заросли бузины. Но и они изменились: трава шелестела под ногами, словно была возмущена вторжением, грозила, упрекала, а из кустов бузины, шевелящихся на ветерке, на Зимобора, казалось, смотрело множество глаз. С каждым шагом он все дальше уходил от безопасного берега, погружался в неведомое.

Вышла луна, вершина горы осветилась. И она стала совсем другой. Священная гора обрела тот облик, который Зимобор мысленно рисовал себе, воображая то, что было до пожара. Первым, что он увидел, был высокий, в два человеческих роста, идол Ярилы. Он был настолько огромен и грозен, что Зимобор невольно поклонился. Ног у идола не было – нижняя часть толстого дубового бревна оставалась необработанной, на ней сохранилась даже кора, и собственно изображение начиналось на уровне груди. Значит, врали слухи, будто у идола имелся позолоченный уд. Зато в руках Ярила держал изогнутый турий рог, действительно обитый позолоченным серебром, – вот оно, надо думать, откуда пошло…