Лесная невеста
Шрифт:
Зимобор и Избрана, еще будучи детьми, как-то нашли этот ларь среди всякого хлама и полюбили рассматривать чудные листы. Больше всего их привлекали рисунки. И, не зная языка, легко было догадаться: вот князь в богатом красном платье сидит в своей избе с высокой крышей, вот два войска собрались на битву, вот огромный орел уносит куда-то девушку, а ее распущенные волосы достают почти до земли, а вот витязь сражается с чудовищем, похожим на медведя с гладким телом и огромной лохматой головой.
Кстати, оказалось, что один из челядинов княжьего двора, по прозвищу Волчий Глаз, умеет читать. То ли он сам был грек, то ли когда-то давно попал туда в рабство, а потом кто-то его выкупил и привез назад – этого Зимобор и тогда толком не знал, и теперь
Челядин-грек давно умер, ларь с книгами был забыт подросшим княжичем вместе с прочими игрушками, но сейчас, при виде этого смуглого чернобородого лица, Зимобор вдруг так ясно вспомнил все это – сени материнской избы, где была свалена в углах всякая рухлядь, которая вроде и не нужна, и вроде жалко выбросить, ларь и его бронзовые запоры, когда-то взломанные и непочиненные – не нашлось умельцев; Избрану, десятилетнюю девочку, уже красивую, с упрямым и гордым личиком и роскошной косой, ее пронзительный визг, когда он своими испачканными в пыли руками задевал ее нарядные рубахи; Волчий Глаз и его густые, сросшиеся брови, за которые он получил свое прозвище, глухой голос, корявый палец на строчке. «Ца-ри-ца Ев-док-си-я ш-ла ми-мо ви-но-град-ни-ка Фе-о-гнос-то-ва… – А что такое виноградник?» А через открытую дверь со двора доносятся азартные крики отцовских кметей, звон оружия, треск щитов, веселая заковыристая брань, возмущенные вопли, и маленький Зимша-княжич рвется на части – то ли бежать вниз, то ли сидеть тут и слушать.
– Ты такой умный, оказывается, тебе шлем не жмет? – заботливо поинтересовался Хват, но на лице его читалось убеждение, что хорошему воину такая премудрость совсем ни к чему и только зря обременяет голову.
Зимобор и сам уже жалел, что такой умный. У княжича Бранеслава в детстве не нашлось ни ларя с заморскими книгами, ни грамотного челядина, пленного монаха. По-гречески он совсем не понимал, и Зимобору пришлось весь день просидеть между ним и гостем, переводя вопросы и ответы. В общем, ему и самому было бы любопытно побеседовать с человеком из такой далекой страны, если бы не приходилось каждое слово пересказывать на другом языке. Гость из Империи оказался весьма любознателен, но расспрашивал не о товарах и ценах, как всякий торговец, не о дорогах и пошлинах. Его привлекали более возвышенные предметы: общественное устройство здешних земель, порядок управления, деяния богов и обычаи служения им.
– Значит, земледельцы в вашей стране платят дань царю и знатным людям? – спрашивал он, и Зимобор отчаянно пытался вспомнить нужные слова. Иногда он путался, принимая имена древних князей за само слово «князь», но Никтополион, к счастью, был образованным человеком и догадывался, что он имеет в виду. За время долгого путешествия по Днепру и Волхову он набрался кое-каких славянских слов, так что худо-бедно разобраться было можно.
– Да, – охотно объяснял Бранеслав. – Каждый бонд платит своему хёвдингу десятую часть доходов ежегодно. А когда конунг приезжает собирать дань, то ему каждый мужчина отдает барана или его стоимость в тех товарах, которыми располагает, – рыбой, шкурами, маслом, железом. Каждая свободная женщина отдает горсть пряденой шерсти, сколько можно захватить рукой. Но и каждый хёвдинг отдает конунгу десятую часть своих доходов, и на эти средства конунг содержит свой хирд, то есть дружину, семью и челядь.
– Выходит, что земледелец платит двоим, а царь получает с двоих?
– Да. А хёвдинг с одного получает и одному платит, но ведь потому Хеймдалль и поставил Ярла между Бондом и Конунгом [37] .
– А
– Наши храмы не требуют особых средств. Никто не живет в них постоянно, каждый сам приносит те жертвы, какие считает нужными.
– Но ведь надо уметь это делать.
– Разумеется. Знатного человека учат приносить жертвы и распознавать волю богов.
37
Имеется в виду миф, согласно которому бог Хеймдалль обошел некогда человеческие жилища и дал начало всем сословиям.
Назавтра грек все увидел сам – и большое святилище Бирки, бревенчатый храм, украшенный искусной резьбой, и каменные жертвенники перед деревянными идолами богов с тяжелыми бронзовыми гривнами на шеях. Неудивительно, что вид у гостя был подавленный и встревоженный: мощные, грубоватые, но от этого еще более впечатляющие изваяния возвышались над жалкой человеческой толпой, словно держали на себе небо и властвовали над землей.
Бранеслав сам принес жертву: сперва оглушил черного бычка особым каменным молотом, бронзовым ножом перерезал ему горло, окропил кровью, собранной в особые жертвенные чаши, идолы богов, землю святилища и свою дружину. Никтополион вздрогнул, когда капли еще теплой крови упали на его лицо, хотел даже прикрыться, но понял, что этого делать не следует, и сдержался. Черного барашка, приведенного слугами грека, тоже принес в жертву Бранеслав. Он протянул было бронзовый нож Никтополиону, но тот в ужасе отшатнулся, и Бранеслав, никогда не уклонявшийся ни от одной обязанности знатного человека, взялся за дело сам.
Туши разделали, головы, шкуры и внутренности оставили на жертвенниках, а остальное забрали в усадьбу. Куски мяса обжаривали над очагами, а потом раздавали присутствующим, начав, разумеется, с хозяина и самых знатных его гостей.
– Но как же мы будем есть то, что пожертвовано богам! – Потрясенный грек никак не желал взять предложенный ему кусок. – Ведь это пожертвовано!
– Вот чудак! – Бранеслав, уже немного захмелевший от крови, от упоения близости к богам, которую он всегда ощущал во время жертвоприношения, от пива и греческого вина, только смеялся. – Но ведь боги получили дух жертвы! А мясо мы можем съесть, они не обидятся, уверяю тебя. Мы потом сожжем на жертвеннике кости, как сожгли шкуры и внутренности, а там, в Асгарде, Тор коснется их молотом, и животные снова станут целыми и живыми! А мы разделяем трапезу с богами и тем самым поддерживаем связь с ними. Неужели ваши боги даже такой малости не могут?
– Нет. – Никтополион покачал головой и на мясо смотрел по-прежнему с сомнением. – Наши боги в давние времена требовали лучшие части туши. Но ты знаешь, базилевс, – он поднял глаза на Бранеслава, – уже несклько веков ромеи поклоняются другому богу. Богу! – Он поднял палец, подчеркивая, что это особенное слово. – Он милостив и вовсе не требует кровавых жертв…
– Ну, тогда он едва ли что может. – Бранеслав отмахнулся. Он все сильнее хмелел, и беседа стала ему надоедать. – Эй, Асмунд, пьяный ты тролль! Хринг, отбери у него ковшик и найди арфу. Пусть сыграет что-нибудь такое… звучное и по-настоящему возвышенное! Давайте споем о битве у Готланда!
Дружина радостно загомонила: битва у Готланда уже лет пять или шесть была предметом их неувядающей гордости. А Никтополион шептал в ухо Зимобору, который по привычке продолжал его слушать, хотя переводить уже не требовалось:
– Учение Христа все шире распространяется по миру и просвещает множество языческих народов. Он родился от женщины, простой смертной женщины, и начал свою жизнь как самый обычный человек. Поэтому он знает все тяготы земной жизни и жалеет людей. Скажи, разве можно любить богов, которые так чужды людям, как ваши? Как ты можешь, Ледиос, любить те страшные деревянные колоды, черные от засохшей крови, ты же умный человек, я это вижу!