Лесная невеста
Шрифт:
На другой же день после достопамятной охоты пошел снег и шел несколько дней кряду, ложась на промерзшую, сухую землю все более толстым слоем. Визжащие дети лупили друг друга снежками, самые нетерпеливые вытаскивали на двор сани. Весь мир побелел и очистился, на душе стало светлее, и Дивина радовалась: темные дни Марены прошли, наступила настоящая зима, а значит, теперь не так-то далеко и до весны…
Перед Морозовым днем все хозяйки несколько дней пекли пироги, а с самого утра, еще в темноте, начали жарить кур, варить кашу. Пиво, сваренное из ячменя нового урожая, и брага, настоянная на сухом сене и заправленная хмелем, дрожжами и медом, везде была готова, и мужчины, старики, отцы и деды семейств
Старые бабки, под сдавленные смешки внуков забираясь на крышу, приглашали Мороз есть кисель, чтобы потом, по весне, не губил заморозками посевы. После полудня на санях с праздничной новой упряжью стали съезжаться гости: из тех же Дергачей, из Утицы и Русавки, из Погощи, из Доброва Поля – из всех окрестных весей и заимок, где жались друг к другу две-три избы возле новой росчисти среди глухого леса. Сегодня все отцы и деды, надев новые вышитые рубахи и нахлобучив новые шапки из меха собственной добычи, ехали на люди, чтобы потом, уже будучи в подпитии, повалить родичей и друзей в сани и везти к себе, где у хозяек тоже есть и пиво, и брага, и пироги. В честь Мороза такая гулянка продолжалась по нескольку дней, и не один отец семейства, на третий-четвертый день проснувшись где-нибудь за лешачьим болотом у кривого деда Репы, никак не мог вспомнить, как же он сюда попал и где еще успел отличиться! Про это даже пословица есть: знать мужика, что Морозы справлял, коли на голове шапка не держится!
Молодежь тоже не терялась. К вечеру мужчин и стариков, наиболее уважаемых в посаде, звал к себе на пир воевода, а Порелют, еще слишком молодой для стариковских посиделок, собирался в беседу. В этот вечер на девичьих павечерницах начинают петь такие песни, которые обычно кончаются поцелуями, а этого воеводский сын никак не хотел пропустить.
Косят девки лебеду, лебеду,Телятишкам на еду, на еду…В беседе пели действительно настолько громко и весело, что не услышали шума на дороге из леса, впрочем приглушенного обильным снегом. А если бы и услышали, то не обратили бы внимания: и сегодня, и завтра хождения и разъезды в санях будут продолжаться как с утра до ночи, так и с ночи до утра.
Но эти гости повели себя как-то странно: они явились словно бы ко всей улице сразу. Ворота распахивались без стука и спроса, и Чарочка, которому досталось в этот раз место возле самой двери, вдруг нахмурился: ему послышался где-то поодаль пронзительный женский крик. Не похоже на возмущение хозяйки, у которой охмелевший муж в первый же день порвал новую рубаху! По соседству скрипели ворота, причем в двух или трех дворах сразу, и Чарочка, дернув за полу приятеля Червеню, потянул его наружу: посмотреть, что там такое.
Они выбрались из сеней, и тут стал ясно слышен беспорядок на улице: везде слышалось движение множества людей, конское ржанье, какие-то голоса, вопли, вроде бы распоряжения, потом за тыном Пожитка раздался крик, то ли его дочери, то ли невестки: «Чур меня! Помоги…» – и резко оборвался, как будто женщине зажали рот.
Чарочка и Червеня в изумлении поглядели друг на друга: это было как-то не похоже на обычные праздничные неурядицы.
– Вы чего тут? – К ним подошел Горденя. – Звезды считаете? Брось, Червяк, у тебя столько пальцев нету!
– Ты слышишь? У Пожитка кричали вроде? – неуверенно заметил Чарочка, но тут и сам Горденя сообразил, что происходит что-то необычное.
– Здесь!
Ворота со скрипом поехали наружу, и во двор беседы разом ввалилось с десяток вооруженных людей. У всех блестели наготове копья и боевые топоры. Чарочка и Червеня так и застыли, не веря глазам, потом бросились назад в дом и попытались закрыть дверь, но дверь уже вынесли, наступая им почти на пятки.
Горденя, наоборот, кинулся в сторону от дверей; на него набросились сразу двое и хотели скрутить, пока он не поднял здесь переполох, но он, первый боец Радогоща, одному вывернул руку и отбросил от себя, второго ухватил и приложил головой о стену, выдернул полено из поленницы у стены и угостил по затылку еще третьего, пытавшегося помочь тем двоим. Раздался гулкий удар: на третьем был шлем, и тут Горденя понял, что все это не сон. Это не шалят перепившиеся русавцы (за теми водились глупые шутки), и это даже не случайная ватага оголодавших зимой лиходеев. Было еще достаточно светло, чтобы разглядеть шлемы и угадать кольчуги под полушубками, увидеть мечи и в руках, а значит, узнать в нападавших княжеских или воеводских кметей!
Не имея времени думать, что все это значит, Горденя вырвал у третьего, оглушенного поленом, из руки секиру, отмахнулся от еще двоих, отбил наконечник копья и бросился к тыну. Ворота были забиты чужаками, но Горденя имел немалый опыт перелезания через него. В том числе очень поспешного.
Зацепившись секирой за верх тына между кольями, он ухватился свободной рукой, подтянулся, ногой ударил в лицо кого-то из тех, кто пытался его задержать, перемахнул на другую сторону и свалился на головы двух чужаков, которые сторожили за воротами. С расположенного напротив двора братьев Нагрева и Коротея две-три фигуры волокли какие-то пожитки и женщину в белой рубашке. Женщина кричала, и по голосу Горденя узнал Коротееву молодую жену, с которой еще прошлой зимой гулял на посиделках. Но заступаться за нее ему сейчас и в голову не пришло: на каждом дворе хозяйничали чужие, и железо их снаряжения тускло блестело при свете факелов.
Спрыгнув с тына, Горденя с размаху заехал секирой по голове одному из стоявших внизу, ударом кулака свалил другого, который успел только закричать, но за общим шумом едва ли кто-то его услышал. А Горденя уже со всех ног мчался к городку. Полыхал хлев старого Прибыденя, а в воротах у Перекроя и Катальца шла драка. Горденя заметил несколько знакомых лиц: Перекрой с братом всегда первыми собирали у себя гостей, и сейчас именно здесь чужаки встретили с десяток или больше мужчин, хоть и хмельных, но вполне способных оказать сопротивление. Правда, и на ногах они стояли хуже, и вооружение их, которое сумели второпях разыскать на дворе – пара топоров, вил, лопат, а то и просто жердей, – не шло ни в какое сравнение с тем, что было у пришельцев. Баба Перекроиха выволокла из сарая борону и, с усилием подняв ее на толстых и могучих, как у медведицы, руках, метнула в толпу нападавших – торчащие еловые сучья проехались по лицам и головам, кто-то дико закричал, хватаясь за глаза…
Горденя вылетел на тропу, которая прямо вела к воротам городка, но быстро понял, что опоздал. Ворота уже были закрыты, и черная толпа в шлемах колотила в них свежим бревном. «Не ворвались наскоком-то!» – с торжеством успел подумать Горденя и привалился к тыну. В полушубке и валенках по снегу не очень-то побегаешь.
Куда теперь? По всему Радогощу хозяйничали «эти», которых он пока не мог назвать никаким более ясным словом, дорога в городок, где были воевода и собственный его отец Крепень, оказалась закрыта.