Лесная ведунья. Книга третья
Шрифт:
И вот это он уже зря.
Топнула ногой оземь, и погас круг алхимический, затухли руны да письмена.
Сузил глаза змеиные аспид.
– Забыл, с кем дело имеешь? – вопросила разгневанно.
Видать забыл, теперь воззрился на меня так, словно вспоминал… или мне напоминал, кто он взглядом своим полным ярости. Да вдруг понял и он, и я, что… тихо стало вокруг. Выглянула я из-за аспида – а там пирующие застыли, на нас глядят с интересом, и Гыркула, вот даром что граф, взял да и сказал Далаку:
– Два золотых на ведьму ставлю!
– Пять на аспида! – не остался в долгу вождь волкодлаков.
– Душу
Вот же… куда вообще кикиморы глядят? Мужика на болоте всем гуртом и то удержать не могут!
– Граф, я же сейчас выпью! – произнесла, голос повысив.
Пауза и виртуозно-наглое от Гыркулы:
– А, все, пари расторгается. Други мои верные, за нашу ведьму славную, когда трезвая!
Его тост поддержали.
– За госпожу лесную хозяйку!
– За ведьму лесную!
– За ведунью справную!
– За победу!
Дальше пир продолжился, а я, про войну-то вспомнив, аспиду сказала примирительно:
– Чего хотел-то, а?
Думала миром дело кончится, да не тут-то было.
– Пиалу и костяной кинжал, – отчеканил аспид, – ты с ними отсюда не уйдешь.
Вот привязался-то, а!
Постояла, посмотрела, подумала, и…
Резко шаг к аспиду сделала, руку подняла, ладонь к щеке черной словно сажа приставила, в глаза заглянула и передала ему, то воспоминание из прошлого, что клюка лешему поведала. Как есть передала. И черноту, по лесу расползающуюся, и землю трещинами покрывающуюся, и листву прахом осыпающуюся, и слова юного аспида «Покойся с миром, прабабушка». Все-превсе передала, и когда застыл аспид, соляным столбом застыл, сама быстрехонько клюку подхватила, оземь ударила, да и перенеслась без слов и объяснений аккурат на самый берег Заводи.
***
Водя меня ждал. Сидел красивый такой, одетый полностью по-человечески, с волосами уложенными, с лицом частью чешуей покрытым и ждал.
– А с лицом чего? – вопросила я, подходя ближе.
– Эмм… новая мода, русалки мои постарались, покуда отдыхал, не хотел при них снимать, труд старательный напраслиной величать, – величественно произнес водяной.
Я пригляделась к чешуйкам – те казались серебряными, да тонко выделанными, видать и правда работа сложная, особенно для русалок. Им же серебро вредит, это Водя сильный ему серебро ни по чем, а русалки они по обыкновению с жемчугом возиться могут, а тут точно металл.
– Красиво, – протянула я, любуясь тем, как луна в чешуйках отражается.
– Правда нравится? – оживился Водя.
– Очень, – серьезно подтвердила я. – Ночью особенно хорошо смотрится.
Из земли вышел мой леший, со всем для ритуала надобным, поглядел на водяного, от чего-то при друге моем помрачневшим, да и сказал:
– Это ж какой величины синячище-то должен быть, чтоб его залечить нельзя было, и пришлось серебром маскировать?
Водяной застыл, сделав вид, что вообще ничего не слышал. А я вот замерла, но по другому поводу – это что вот сейчас было-то?
– Водя, – голос мой сорвался и шепотом сдавленным стал, – на тебя аспид напал?! Как посмел? На моей-то земле?!
Не ответил мне водяной ничего, зато леший внес ясность в ситуацию:
– Не, не на твоей земле, Веся,
И Водя мой, хоть и так ровно стоял, а выпрямился и еще ровнее стал, и хотел было что-то сказать, но перебил его лешенька, так рассудив:
– Аспид хоть и гад, но гад благородный – у водяного супротив него на земле не было бы и шанса, вот аспид и благородно набил ему морду аккурат в его стихии.
Тут отмер Водя, да и прошипел:
– А не пошел бы ты, леший, тропкой нехоженой!
Мы с лешинькой переглянулись непонимающе, да и пояснила я:
– Водя, это леший, он по нехоженым-то и ходит завсегда, служба у него такая.
Помолчал водяной, зубами поскрежетал, да и не стал ничего говорить.
Ему говорить и не требовалось – моя очередь пришла.
– Ну, – сказала я, – готовы?
Кивнул лешенька, кивнул Водя, кивнула и я, ответ их принимая. А опосля передала клюку свою привычную лешему, тот мне клюку Гиблого яра отдал, да и весь скарб мой из избы прихваченный.
– Леший, ты в лесу остаешься, – напомнила другу верному.
– Водя, рядом будь по-возможности, – попросила жалостливо.
– Буду, – уверенно пообещал водяной.
И мне бы уверенной быть, решительной, мудрой да сосредоточенной, а в сердце звучат слова охранябушки «Боюсь. Очень боюсь, Веся. До того боюсь, что вздохнуть тяжело. Измени слова последние, прошу тебя, не упрямься», и не получается сосредоточиться. Никак не получается. А зря.
– Помоги мне земля-матушка, – прошептала я.
Да и ударила клюкой оземь!
И может показалось мне, может почудилось, но за миг до того, как шагнула на тропу заповедную, засиял в шаге от меня круг алхимический, вот только… поздно, меня уже не догнать было.
***
На землю Гиблого яра ступила неуверенно. О силе своей ведала, о возможностях знала, о том, с чем столкнуться придется тоже догадывалась, а все равно робело сердце, дыхание срывалось, да страх в душе был. Страх, самый настоящий.
За спиной моей река вспенилась, забурлила, да от силы потоков водных задрожала земля под ногами – водяной сейчас частично отрезал меня от яра Гиблого. Только частично, связь то мне держать с лесом требовалось неизменно. Вот и получилась полянка каплеобразной формы – узким концом с яром соединенная. На конце том тут же Ярина возникла, да и смотрела встревожено, страха и волнения не скрывая, даже цветы, что распустились на ней, вянуть прямо на глазах начали.
– Не бойся, – успокоила я чащу, – сегодня никто не погибнет, лишь покой обретут те, кто ищет покоя.
Но Ярина тревожилась, и все сильнее. И хоть не живая, но тряслась как лист осиновый, дрожала всем телом, то на меня, но на лес оглядываясь.
– Ярина, случилось что? – спросила дурное чувствуя.
Протянула чаща руку, от нее до моей побег вырос, и едва моей ладони коснулся, увидела я то, что Ярину до смерти перепугало – девушку я увидела. Девушку в платье белом, что босая металась по яру Гиблому. Кожа у нее была белая, почти фарфоровая, волосы черные блестящие, лицо красивое, словно из мрамора высеченное мастером, вложившим всю свою любовь в свою статую, и глаза – огромные, абсолютно черные, словно два отполированных до блеска обсидиана.