Лесниковы байки. «Пышонькина куколка»
Шрифт:
А Евдокия за всех думать должна! А заради Савушки она на всё готова пойтить! Достав из кармана связку ключей, Евдокия выбрала один, дверь в клеть тихо скрипнула, но в ночи Евдокии показалось, словно на весь дом скрип разошёлся. Замерла, послушала… Анфиса только всхрапнула громче!
Свёрток лежал в корзинке, прикрытый серой рогожкой, и Евдокия не сразу смогла развернуть… Затворив за собой дверь, она перекрестилась, прошептала сухими губами молитву, и только после этого развернула полотно…
Зажав себе рот, чтоб не вскрикнуть, Евдокия глядела на то, что было в свёртке… Нет, не обманули Анфису, достали
А ей, Евдокии, куда деваться, спрашивается?! Торговаться за такое не станешь, не на базаре, вот и отдала, сколь старая ведьма-повитуха просила! Той не впервой младенцев нежеланных губить! Ну вот, кто б знал, что чудийка именно такое для своего обряда запросит?! Савушка бы не увидал, ему такое не надобно, может и здоровьем повредиться!
Подумав, Евдокия брезгливо сморщилась, обратно завернула младенца, потом отыскала в клети старый короб, он получше корзины-то будет. Ладно! Чего в жизни не бывает, а им – лишь бы впрок! Елизар-то Григорьич поди здоровьем совсем плох, того и гляди помрёт, а старшие братья Савушку и оберут, он ведь младшенький, а те ушлые, здоровые! Как тут Евдокии не вмешаться?! Анфиса про лавочника Антипа сказывает, что помогла тому чудийка, дела выправила, может и здесь подсобит! А грех какой в том, что человек себе лучшей доли желает?! Коли есть в том грех, так заради Савушки Евдокия его на себя примет!
Вернувшись к себе в комнату, Евдокия тряслась от холода и пережитого в клети, и снова забралась в постель. Но заснуть всё равно не смогла, всё думала, думала, вот уж и часы в большой зале пробили три часа, Анфиса прошоркала ногами по коридору, видать пошла хлеб ставить… А Евдокия так и не сомкнула глаз. Пора вставать, Савушку будить!
Осеннее пасмурное утро было пока только на часах, потому что за оконными стёклами была видна всё та же ночная промозглая муть. Савушка сонно щурился на лампу, которую Анфиса поставила на большой стол в кухне – сегодня завтраком его кормили не в столовой, как обычно, а в кухне, где витали странные густые запахи, пахло кислой капустой и ржаным хлебом. Он морщился, то и дело доставал из кармана халата надушенный носовой платок и подносил к носу.
Наконец Анфиса подала на серебряном подносике кофейник с маленькой фарфоровой чашечкой, сахар и сливки. Савелий Елизарыч предпочитал начинать утро «по-европейски», за кофием.
– Савушка, ну что это, – сетовала сидевшая рядом Евдокия, – Рази так можно? Этакая дорога предстоит, а ты – кофий! Что там того кофию – с напёрсток! Каши надо поесть, али там, ещё чего основательного!
– Евдокия Захаровна, какая каша! – Савелий махнул на няньку платком, – В эдаких ароматах у меня теперь и кофе наружу просится!
– Ничего, матушка, – тарахтела меж тем Анфиса, живо собирая в дорогу Савелию увесистую корзинку с провиантом, – Вот, я с утра пирожков напекла ему, горяченькие ещё, завернула в плат тёплый, молока налила, яичок крутых! Ещё всякого, ничего, в дороге проголодается, да и поест!
Савелий Елизарович, допив кофе, поднялся
Но перед глазами снова замаячил манящий, волшебный силуэт Лизоньки Михайлиной, в ушах зазвенел её смех, словно колокольчик… Нет! Ради неё – это только малая жертва, подняться в этакую рань! А Евдокия зря бы не говорила, кабы то не правда была! Эта пронырливая старуха всё вызнает так и знай!
Одевшись потеплее, Савелий подумал, и сунул в сапог небольшую плётку, ему когда-то отец подарил… ежели чудийка эта заартачится да откажет ему – ужо он покажет! Чать, не холоп какой к ней явился, а наследник богатого дворянского рода!
На дворе моросило, ветер разносил противную мокрядь, метал бурые листья вдоль амбара… да, погодка не для путешествий! То ли дело, когда Савелий по Европе путешествовал! Вот, надо будет опосля свадьбы туда Лизоньку свозить!
Конюх Евлампий, служивший у них ещё и кучером, уже сидел на облучке, кутаясь в плащ. Всё, что собрали в дорогу, было пристроено к своему месту, а гнедой мерин горячился и перебирал копытами. Добрый рысак! Отец когда-то привёз, прямо перед самым своим отсюда отъездом, вот Савелию и досталась вся конюшня, добрая, справная!
Ну, отбыли перекрестясь! Савелий махнул рукой Евдокии, которая стояла на крылечке, зябко поводя плечами, рядом с ней Анфиса, обе вытирали слёзы. Ой, тоже, словно на войну его провожают, сердито подумал Савелий, махнул рукой и откинулся на спинку сиденья, покрытую мехом для тепла. Ну, ничего, сейчас он и доспит тут в дороге, чего утром не доспал! Вон, как Евдокия озаботилась велела и шкуру застелить меховую, и для ног войлок.
Но поспать не удалось! Дорога, уже порядком раскляслая по осенней распутице, была тряской и колдобистой, разве тут заснёшь?! Когда и придремать не получается! Тут ещё и короб этот, который Евдокия дала, да велела беречь и по приезде передать чудийке, якобы для обряда нужен… Короб этот, будь он неладен, ездил по полу, подпрыгивал, норовя вообще вылететь в окно! Савелий стал его держать, то в руках, то прижимая к полу ногами, тихие его ругательства при этом становились всё громче и злее.
Савелий уже и времени счёт потерял, видел только, что за окном брички показалось серое утро, конюх покрикивал на облучке и что-то негромко напевал.
Когда у Савелия уже, казалось, вся душа от тряски выпала наружу, конюх остановил рысака. Савелий без сил рухнул на сиденье, руки и ноги болели – так он держался и упирался, когда его трясло на колдобинах! Отбросив от себя короб, который надоел ему хуже пареной репы, он заругался негромко и принялся выбираться наружу, на трясущихся ногах, с твёрдым намереньем отругать конюха и приказать немедля повернуть обратно! На такое он не готов, даже заради Лизоньки! К чёрту эту старую ведьму-чудийку и её фокусы! Станет иной путь искать, пока всё нутро наружу не вытряс!