Лесной маг
Шрифт:
Я отбросил предосторожности. Я больше не мог ждать тайного письма через Карсину. Я написал Ярил одно за другим три письма и отправил их с небольшими перерывами, рассчитывая, что хотя бы одно до нее дойдет. Я писал ей, что жив, стал солдатом и служу в Геттисе, где сейчас началась вспышка чумы. Последнее я описывал в подробностях, чтобы она поняла, что я не могу сейчас ее принять. В конце каждого письма я советовал, чтобы она тщательно обдумывала свои решения и повиновалась велениям собственного сердца. Я надеялся, что эти слова дадут ей мужество противостоять отцу и отказать Колдеру Ститу. Я мог лишь надеяться, что мой совет не запоздал.
Кеси отвозил мои письма в город и отсылал вместе с курьерами, ежедневно отъезжавшими на запад. Кроме того, он каждый день приносил мне еду из общей столовой. Не самую аппетитную — поваров стало заметно меньше; обычно это был хлеб и холодный суп в судке, привозимые на фургоне с трупами. Однако
Я больше не ездил в город. Как мне ни хотелось повидать Спинка и Эпини, мои дни были слишком уж переполнены бесконечной работой, чтобы отказаться от ночного сна ради долгой поездки туда и обратно. Я почти надеялся, что они приедут меня навестить, но понимал, что мы живем в опасные времена. Я очень рассчитывал, что заботы Эпини о сержанте Хостере не подорвали ее сил и не угрожали беременности и что она не слишком страдает в этой веренице жарких дней, которой одарило нас лето. Я радовался, что ей хватает здравого смысла оставаться дома в безопасности, хотя и тосковал, не видя дружеских лиц и не слыша дружеских голосов. Я и не представлял, как сильно скучал по Эпини, до той случайной встречи в лазарете.
Все, что я знал о происходящем в Геттисе, я слышал от Эбрукса и Кеси. Некоторые новости были ужасны, поскольку чума продолжала свирепствовать, как будто эти жаркие, сухие дни подстегивали ее. Печаль, волнами идущая из леса, словно усилилась. Мы хоронили не только жертв чумы, но и самоубийц — людей, потерявших своих близких и не видящих ни единой причины жить дальше. Кеси и Эбрукс рассказывали мне о подлых преступлениях, о мародерах, что обирали мертвецов, лежащих в ожидании фургонов, и о ворах, которые грабили дома на глазах у хозяев, слишком больных, чтобы им помешать.
Но бывали и другие новости, дарившие мне надежду и подкреплявшие веру в моих товарищей. Геттис ежегодно переживал чуму и научился с ней бороться. Те, кто уже перенес болезнь в прошлом, поддерживали в городе жизнь. Некоторые лавки продолжали торговать, хотя их хозяева никому не разрешали входить внутрь. Покупатели выкрикивали, что им нужно, и клали плату в горшки с уксусом, стоящие у двери. Потом хозяин лавки выносил на улицу товары и забирал деньги. Все действо в целом выходило довольно замысловатым, но люди были рады уже и тому, что вообще могут хоть что-то купить.
В городе установились новые порядки. Возникла нужда в мужчинах и женщинах, которые в обычные времена считались слишком слабыми, чтобы работать. Прежние жертвы чумы ухаживали за больными и скотом, выполняли другие поручения по хозяйству в домах, где буйствовала зараза. Я увидел другую сторону Геттиса. Раньше я удивлялся, почему полк держит на службе столько солдат, перенесших чуму и не сумевших от нее полностью оправиться. Теперь я понимал, что эти люди стали хребтом подразделения, пока сильные и здоровые либо прячутся от заразы, либо впервые уступают ее ударам. Чума, которая по замыслу спеков должна была прогнать гернийцев с их земель, напротив, сделала население Геттиса сильнее. Люди, обзаведшиеся иммунитетом к болезни, находили себе место в обществе. Те, кто пережил чуму, охотнее оставались в городе — только в Геттисе они могли рассчитывать, что обязательно наступит время, когда в их услугах вновь возникнет нужда.
В городе и форте сразу же начали действовать «законы чумы», установленные еще во время первой вспышки. Все собрания были запрещены. Пивные и таверны закрылись. На время чумы запрещались похоронные процессии. Запрещалось прикасаться к телам, оставленным на улице для фургонов; только люди, получившие это назначение, могли иметь дело с мертвыми. На время эпидемии этот отряд жил отдельно от остального полка. Им оставляли еду, но ни Эбрукс, ни Кеси не имели права входить в общую столовую.
Услышав о женщине, придумавшей, как доставлять горячую пищу в дома под желтыми флагами, я сразу заподозрил Эпини. Это была зловещая обязанность еще для одного отряда. Они ежедневно стучали в двери зачумленных домов, а потом отходили от двери и ждали ответа. Если его не было, они посылали за похоронной командой, поскольку предполагалось, что вся семья мертва.
Но среди свидетельств приспособленности и сотрудничества попадались и страшные исключения. Молодую вдову свалила болезнь, и ее грудной ребенок умер от голода, прежде чем подоспела помощь. Был пойман бывший каторжник, влезавший в дома больных и уносивший все самое ценное; его выпороли, а потом повесили на городской площади. Во времена чумы даже относительно мелкие преступления наказывались суровее, чтобы отбить у других желание следовать дурным примерам.
Условия жизни каторжников были значительно хуже, чем у солдат. Чума прошлась по их баракам, словно лесной пожар. На второй день эпидемии те заключенные, которые еще держались на ногах, подняли восстание.
Ряды старших офицеров были выкошены чумой. Однажды Эбрукс сказал, что теперь во главе гарнизона стоит майор Морсон, только сам он об этом не знает, поскольку не приходил в сознание с тех пор, как чума доверила ему командование.
— Однако бессознательный командир не слишком-то отличается от того, к чему мы привыкли, — добавил он с горьким юмором, и я был вынужден с ним согласиться.
Я потерял счет времени, не только часов, но и дней. Сезон чумы слился для меня в непрерывную тяжелую работу. К третьему дню я так привык к запаху смерти и разложения, что мне уже не требовались уксус и маска, и с самого начала не слишком помогавшие. Потом пришел день, когда у нас кончились заранее вырытые могилы и доски для новых гробов. Мы положили в оставшиеся гробы по телу, а сверху добавили еще по одному мертвецу и так заполнили последний ряд ждущих своей очереди ям. Я постарался записать все имена и предложил плотникам помочь мне копать траншею для братской могилы. К моему удивлению, они нехотя согласились. В ту ночь, перед тем как заснуть, я пережил краткий миг гордости — эти люди, как Эбрукс и Кеси, приняли лидерство. На моем рукаве не было нашивок, и я был младше. С некоторым сожалением я вспомнил, как рассердил полковника Гарена. Действительно ли он собирался меня повысить? Что ж, мрачно решил я, чума приведет к полной смене командования; у меня будет еще одна возможность произвести впечатление на вышестоящих, когда эпидемия закончится и я наконец узнаю, кто же ими теперь является.
Ночи не приносили мне отдыха. Ряды мертвецов возле моего дома были покрыты лишь грубой мешковиной. Лесные падальщики тут же устремились на пиршество. Я делал все, что было в моих силах. Тела я окружил горящими факелами. Они останавливали крупных хищников, но ничуть не смущали крыс. Часто лишь наше появление заставляло этих тварей разбегаться, набив брюхо человеческим мясом. Я ненавидел крыс и убивал их, когда мог. Стервятники теперь постоянно находились где-то рядом. Они и вороны, громко каркая, дрались друг с другом над разверстыми траншеями. Они следовали за фургонами и рассаживались на ветвях деревьев, наблюдая, как мы укладываем тела в траншеи и покрываем тонким слоем негашеной извести и земли. Как только мы отходили в сторону, они тут же слетали вниз. Однажды Кеси принес дробовик и пристрелил дюжину птиц. Он привязал их трупы к высоким шестам и вкопал их вокруг траншеи. Некоторое время остальная стая не решалась приближаться к ним, но они быстро начали гнить и завоняли на жарком солнце, привлекая жужжащих мух и ос. Хуже того, мне они напомнили о жутком жертвоприношении на свадьбе Росса. Было похоже, что стервятников особенно разгневало убийство их товарищей. Они узнавали Кеси, правящего фургоном с новыми телами, и набрасывались на него, громко каркая и пытаясь ударить клювом в его шляпу. Каждый вечер из леса появлялись и другие твари, которые пытались раскапывать свежие могилы. Даже негашеная известь не могла их полностью отпугнуть. Каждое утро я навещал недавние могилы и засыпал отрытые за ночь подкопы. Мне казалось, что кладбище находится в осаде. Моя растущая изгородь, хорошевшая с каждым днем, не могла защитить от этих тварей, и мне пришлось признать, что полковник Гарен был прав — здесь требовалась каменная стена.
Я плохо спал с той ночи, когда поссорился с Оликеей. Она по-прежнему снилась мне, как и чудесная пища с другой стороны. Однако мне не удавалось до них добраться. Я приходил туда, но понимал, что все это происходит во сне. То, что я ел, казалось бесплотным и не приносило мне насыщения. Я видел Оликею, но всегда издалека. Если я звал ее, она не поворачивала головы. Если же я устремлялся за ней, мне не удавалось ее догнать.
Дни складывались в недели, а там и в месяцы. Мы трудились изо всех сил, едва успевая хоронить все новых мертвецов. Запахи разложения и жжение от щелочи в ноздрях слились для меня в единое ощущение. Даже если я грел воду и мылся с мылом, мне не удавалось избавиться от ужасных запахов своего занятия. Негашеная известь, которой мы поливали траншеи, разъедала кожу. Но самым страшным был постоянный голод, терзавший меня. Я лишился лесной пищи, которую прежде приносила мне Оликея. То, чем мне приходилось питаться теперь, казалось насмешкой над пожирающим меня изнутри голодом.