Лесной рыцарь (Бушующий эдем)

Блейк Дженнифер

С приближением ночи шум стал стихать. Большое Солнце поднялся в свой дом. Единственными звуками, доносившимися из хижин, были храп стариков или крики детей. Ночной ветер выл над частоколом; время от времени раздавалось рычание собак, ссорившихся из-за территории, затем все вновь затихало. Мужчины спали у стен форта, завернувшись в плащи.

Элиз стояла около хижины, в которой с ней жили Элен и ее ребенок, и смотрела, как высоко стоящая в небе луна скрылась за облаком, погрузив деревню во мрак.

Рено, подойдя сзади, привлек ее к себе; она ощутила тепло

его дыхания у себя на щеке.

— Скоро утро, и нам ничего не остается делать, как ждать. Пойдем спать.

В ту ночь они любили с особой нежностью. Казалось, Рено искал в ее объятиях забвения, убежища от ужасной ответственности хотя бы на короткое время. Они неистово сливались в темноте, черпая друг в друге силы и мужество.

Когда Элиз проснулась, Рено уже ушел. Серый свет проникал в хижину, утро было наполнено тишиной ожидания, не нарушаемой даже криками птиц. В дальнем углу комнаты повернулась в постели Элен. Увидев, что Элиз не спит, она приподнялась на локте, и тут они обе услышали какой-то шум.

— Что это там? — с тревогой спросила Элен.

— Я не…

Слова Элиз потонули в грохоте мушкетов и резких криках атакующих. Осада началась.

Элиз отбросила одеяло из медвежьей шкуры и принялась торопливо натягивать юбку. Младенец плакал, испуганный шумом, Элен пыталась успокоить его. На ходу надев плащ, Элиз бросила на них быстрый взгляд и побежала к двери.

Внутри частокола клубилось едкое голубовато-серое облако порохового дыма. Сквозь него Элиз видела индейцев на стенах, они стреляли по наступающим французским взводам. Тут и там с криками бегали женщины, плакали дети. Две лошади оторвались от привязи и галопом носились по площади, у них из-под ног разбегались свиньи, за ними с лаем бежали собаки.

Элиз поспешила к той части стены, где не было атакующих, и забралась на галерею. С высоты она увидела, как наступают аккуратные шеренги французов. Одна шеренга стреляла, потом все солдаты в ней становились на колено, чтобы перезарядить мушкеты, в это время стреляла следующая шеренга. Ряды наступавших смыкались там, где падал раненый, и снова шли вперед. Дойдя до частокола, французы пытались приставить к нему лестницы, но чаще всего это им не удавалось, а если и удавалось, то их тут же с яростью спихивали вниз обороняющиеся. Позади французов располагались стрелковые отряды чокто. Однако они не наступали, оставаясь недосягаемыми для выстрелов.

Спустившись с лестницы, Элиз очутилась в хаосе осаждаемого форта. Первой, кого она встретила, была Маленькая Перепелка. Индианка кричала, что нужны люди для выноса раненых с поля сражения и для уборки трупов. Они очень быстро собрали группу крепких женщин и направились к стене.

Весь следующий час Элиз была окружена телами, запахом пороха, гулом стрельбы, стуком ядер по толстым стенам, запахом крови и пота. Мертвых укладывали в тени огромного дуба. Одна хижина была предназначена для госпиталя, сюда приносили или приводили раненых. Элиз обрабатывала раны и перевязывала их полосками кожи и разорванными на бинты льняными рубашками. Мало

кого из раненых удавалось уговорить не возвращаться на стену, оставались только те, кто уже не мог стоять. Как только раненых перевязывали и кровотечение останавливалось, они возвращались на укрепления.

Время от времени отрываясь от работы, Элиз взглядывала на стену, где воины под предводительством Рено отражали непрекращающиеся атаки французов. Сила индейцев казалась какой-то нечеловеческой, дьявольской, а запасы их мужества — неиссякаемыми. Может быть, это происходило оттого, что они были менее цивилизованны, почти что дикари? Может быть, они меньше боялись смерти, не веря в карающего бога и адское пламя, хотя уже много лет их пытались обратить в эту веру? Или же они просто более страстно любили жизнь, преклоняясь перед ее прелестью в силу своих верований?

До сих пор Элиз не сомневалась в победе французов, теперь же она не была в ней уверена.

— Если начезы победят и французы запросят мира, согласитесь ли вы отдать французских пленных в обмен на то, что вас оставят в покое? — спросила она Рено, когда принесла ему воду во время перерыва в стрельбе.

— Почему ты спрашиваешь?

Элиз кивнула головой в сторону воинов.

— Начезы так неутомимо сражаются и, кажется, не чувствуют боли, как будто они и не люди вовсе.

— Не обманывай себя. Они устают, как все люди, и чувствуют боль, только не показывают этого. Французы тоже ведут себя храбро: наступают на открытой местности под нашим огнем.

— Я думала, ты считаешь это глупым.

Рено пожал плечами:

— Человек может быть глупым и мужественным одновременно. Если бы я был с ними, я уверен, что обнаружил бы среди них много героев.

Элиз задумчиво кивнула.

— Но ты не ответил на мой вопрос. Если женщины останутся пленницами, не знаю, как они это переживут.

— Думаю, как-нибудь привыкнут.

— Сомневаюсь. Ведь их соотечественники так близко… Да и французы не смирятся с таким положением.

Рено кивнул:

— Конечно, ты права. Лучше всего было бы их отпустить. Однако не знаю, согласится ли на это совет.

— А мы с тобой? Что мы будем делать?

Рено быстро взглянул на нее:

— Мы?

— Я полагала… Ведь мы женаты… — Она залилась яркой краской, но не отвела глаз. Пусть думает, что хочет. — Говоря о французах, ты сказал «они». Ты себя сейчас не считаешь французом? Не захочется ли тебе вернуться в Новый Орлеан вместе с другими?

— Я сам не знаю, кто я. — Рено нахмурился. — Может быть, я и поеду с ними, если возникнет необходимость. Но она не возникнет. — Возвращая ей кувшин, он коснулся ее пальцев. — Когда здесь все будет закончено, я вернусь в свой дом. Ты можешь поехать со мной, если захочешь.

Каким далеким теперь казался тот дом и Маделейн! Как сон… Увидит ли она его когда-нибудь вновь? Ощутит ли снова покой этого дома, пройдет ли по его комнатам в теплый летний день? Родит ли она детей, которые будут там играть, вырастут большими, сильными и мудрыми? Действительно, это был сон, мечта. Не более…