ЛЕСНОЙ ЗАМОК
Шрифт:
На сей счет он немало спорил с отцом. Клара иногда присутствовала при этих спорах, а иногда и нет, но, так или иначе, неизменной темой дискуссии была классическая гимназия. Ади чувствовал, что именно там способен добиться наивысших успехов. Он объявил, что искусство (изобразительное, прежде всего) — его призвание. Стараясь сделать Алоиса более сговорчивым, он неизменно добавлял, что и мертвые языки ему тоже нравятся. Отец реагировал на это с презрением:
— Мертвые языки? Да ты просто спятил!
— Мальчик страдает. Разумеется, это накладывает свой отпечаток на всё, — вступалась Клара, если присутствовала при разговоре.
— И уж я — то разделяю его страдания, — возражал Алоис. — Но где имение, а где наводнение? И я уверен, что не стоит
— Ну и что это, по-твоему, должно значить? — взвивалась Клара. Какой у нее все-таки бессердечный муж!
Алоис медленно набирал полный рот трубочного дыма, столь же медленно выпускал его, откладывал трубку в сторону.
— Без труда не выудишь и рыбку из пруда — вот что это значит. — Он важно кивал, брал трубку и пускал подчеркнуто аккуратные кольца дыма. — И это, безусловно, относится к учению в школе. Гимназистам положено знать грамматику древнегреческого и латыни. Обоих этих языков сразу! Это очень красивые языки и очень красивые знания. Такие знания на всю жизнь придают тебе чувство превосходства над другими людьми. Но только трудов они требуют, прилежания, усердия, а значит, Адольф, гимназия не про тебя. Кроме того, там изучают античную историю, философию и искусствознание, а все это тебе совершенно не нужно. Ну, преуспеешь в одном предмете, ну в двух, а что толку? Куда лучше, на мой взгляд, тебе пойти в реальное училище. И дело не только в практических знаниях и навыках, которые ты там приобретешь. Помимо всего прочего, я смогу помочь тебе с поступлением. — Он и впрямь был готов попросить об этом Мейрхофера. — А гимназия исключена, и помощь моя там тоже окажется без толку. Послушают, как ты говоришь, посмотрят, как пишешь, и сделают тебе ручкой.
Алоис понимал, что может попросить кое-кого из посетителей вечеринок о помощи при поступлении в гимназию, да только чего ради? Все равно Адольфа не примут, а он, Алоис, потеряет лицо. Причем без малейшей пользы для дела. И тут он глубоко вздыхал.
Жизни Адольфа предстояло измениться к худшему. Линц находился в восьми километрах от Леондинга и был в двадцать раз больше. Каждый час туда ходила конка, но Клара рассудила, что мальчику будет полезнее ходить в реальное училище пешком, а прогулка через лес и поле получалась весьма изрядная.
Всякое утро отец, мать, а то и сестра в той или иной форме напоминали Адольфу, что он теперь единственный сын, а значит, все упования связаны с ним, и только с ним. Прошло совсем немного времени, и он уже возненавидел реальное училище. В темные дни это и без того угрюмое здание действовало на него особенно угнетающе. Да и то время, когда он блистал в школах Хафельда, Ламбаха и Леондинга, осталось позади. Теперь сами стены, казалось, разделяли владеющую мальчиком тоску. Он часто вспоминал о том дне, когда Алоис, безутешный после смерти Эдмунда, едва не задушил его в объятиях, вновь и вновь повторяя сквозь слезы: «Отныне ты моя единственная надежда», но несло от него при этом отнюдь не упованиями, а табаком. Неужели сам этот запах не свидетельствовал о предельной лживости отцовских слов? Это воспоминание, пронизанное недоверием и отчаянием, теперь ассоциировалось для Адольфа с мрачными порталами школы, в которую его загнали разве что не силком.
Его одноклассники происходили по большей части из преуспевающих семей. Их поведение резко отличалось от повадок деревенщины и мальчишек из пригородов, с которыми Адольфу доводилось иметь дело в последние несколько лет. Так что он не поверил матери, гордо заявившей ему: «Твой отец — второе лицо во всем Леондинге. А первое — бургомистр Мейрхофер, его близкий друг».
Адольф сомневался в том, что влияние
Он не из наших. Большинство мальчишек из Линца ни разу в жизни не были в Леондинге и считали его утопающим в грязи медвежьим углом. А задерживаться после уроков, чтобы свести знакомство с соучениками, Адольф не мог: приходилось сразу же пускаться в обратный путь. И с лесными играми в войну теперь было, можно сказать, покончено. На них у Адольфа оставалась только суббота. Когда, спрашивается, заниматься муштрой?
Вскоре мальчика вновь охватили прежние сомнения. Виновен ли он в смерти Эдмунда? И вновь Адольф избрал своими слушателями деревья. Однако теперь тирады превратились в филиппики. Он обрушивался на глупость преподавателей, на затхлый запах, исходящий от их одежды.
«Зарабатывают они гроши, — заявлял он могучему дубу. — Это совершенно ясно. Они не могут позволить себе даже свежей сорочки. Анжеле следовало бы принюхаться к учителям и раз и навсегда отстать от родного брата!»
Имелись у него и другие причины для обиды. Обращаясь к старому вязу, Адольф вещал: «Считается, что это передовая школа, а на самом деле она на редкость отсталая. И дурацкая! — Ему было слышно, как, соглашаясь с ним, перешептывается листва. — Я решил посвятить себя рисованию. Мне удается безупречно передать на бумаге малейшую деталь любого здания — что в Леондинге, что в Линце. И когда я показываю эти рисунки отцу, даже он бывает вынужден признать мои способности. "Отлично рисуешь!» — говорит он мне. Но тут же сам все портит, добавляя: "Вот только перспектива тебе не дается. Перед твоими домами разгуливают люди самого несуразного роста. Одни — трехметровые великаны, другие — просто пигмеи. Изучи масштаб, попробуй хотя бы прибегнуть к помощи линейки. Высота зданий и рост людей должны быть пропорциональны, да и разделяющее их расстояние надо брать в расчет. Жаль, Адольф, что у тебя это не получается, потому что дома сами по себе выходят у тебя просто замечательно»».
Разумеется, похвала, пусть и с оговорками, из отцовских уст была куда дороже безудержного восторга, в который при виде рисунков Адольфа приходила Клара. Отец был прав в главном: искусство требует интуитивного проникновения в суть предмета, а вовсе не тщательного изучения.
«Уроки, — говорил Адольф следующей попавшейся ему по дороге рощице, — это пустое. Вот почему учителя ничуть не интересуются моими способностями. Они снобы. Они заискивают перед мальчиками из богатых семейств, ходят перед ними на цыпочках. Само пребывание в реальном училище стало для меня нестерпимо».
Но даже деревьям Адольф не решался признаться в том, что мальчики, которые играют или хотя бы просто разговаривают с ним на переменах, неизменно оказываются самыми жалкими, самыми глупыми или самыми бедными во всем училище.
Адольф верил, что вековым деревьям присуща мудрость. Они почему-то напоминали ему огромных — и таких же мудрых — слонов.
Иногда он сознательно ползал с утра сонной мухой, и тогда его приходилось отправлять в Линц на конке. Это сердило Клару. Расход был, понятно, пустяковым, но совершенно ненужным, особенно в безоблачный день. Каждый грош, потраченный без крайней необходимости, воспринимался ею как бессмысленная потеря. Медяки, израсходованные подобным образом, падают в бездонный колодец, из которого никогда потом не напьешься.