Шрифт:
Зарубка 1
Новоселье хуже пожара
В Суленгинских лесах семь веков хозяина не было. Никто не приглядывал, не берёг. Чудно, конечно, край хоть и небольшой, а всё же редко бывает, чтобы лес без хозяина-лесовина или хозяйки оставался.
Раньше здешними землями бабушка Териша управляла, с любовью и добрым разумением за всем смотрела. Лучше её хозяйки и впрямь по всей Сибири не было. Многие лесовины к ней за советом подбегали, и даже старожитные захаживали доброго слова спросить. С искону она Суленгой владела, а когда людские поселения появляться стали, забрали её в другие края, в дальние
На её место полуницу Косу поставили. Только она вздорная и вредная оказалась – прихотничала своим крючковатым умом, на всё вкривь и вкось смотрела. К лесу и зверушкам худо относилась, а людей и вовсе невзлюбила. Сурочить на них взялась и каверзить, а уж до того, чтобы оберегать и из беды вызволять, и речи не было. И то верно, кто Косу помнит, так и сказывают: ягишная была старуха. Такая карга, что и в страшном сне не привидится.
А людям в лесу, известно, всегда помощь нужна. То без понятия по болоту правят, а то, тайгу незнамши, в самую глухоту забираются. Так и до беды недалеко. Ну а для лесовина хуже нет, если в его лесу человек сгибнет. Сразу в верховья тянут ответ держать. Там долго не разбираются – и за малую провинность с места выкарчёвывают. Вот и радеет каждый лесовин по службе, а уж если человек в лес пожаловал, так за ним во все глаза смотрит и от опаски малой оградить старается. Да и помощникам наказывает, чтобы догляд вели.
Лесовину людям являться не дозволено, с искону запрет, а как беду отвратить? Тут хошь не хошь, а пугать надо. Самое верное средство. Хотя и по крайности, конечно, спугом отваживают, потому как после всякая неразбериха и чудное случается. Сразу же по людским селениям лихие истории про тусторонние силы шевыряются. Дескать, нечисть всякая по лесам таится и на всё живое страхи наводит. А про болота и вовсе сказывают, будто это «самая иховая стихея». Мол, если в трясину не утянут, то уж такой ужасти нагонят, что и умом пошатиться можно.
Любого лесовина спроси – расскажут про себя напраслину! Такие, слышь-ка, обидные побасёнки да несуразица дичайшая, что и диву даёшься.
Коса, правда, и впрямь злыдарила, однако она недолго лесовала. Скоренько её убрали из леса. После никого и не ставили. То ли сторожея доброго не смогли найти, а может, и решили так-то – кто знает?
А лес без лесовина, что дитя сиротливое без родительского глаза. Всякое прилучиться может. Никто от разора не оградит и от напастей не убережёт. Это сейчас опустел лес и не очень-то глаз радует, а раньше было, на что поглядеть.
Тут, по Суленге, леса богатимые были. И зверя и птицы многонько водилось. Гуси и утки великими поселениями гнездовали. Соболь и куница почти на каждом дереве сидели, а от белки и бурундука и вовсе в глазах рябило – пушные хвосты по веткам мелькают, с дерева на дерево перемахивают. А травоведов сколь было, о! Случись на полянку или опушку выйти, тут тебе и встреча: маралы лопоухие траву смотрят. Дальше пройдёшь – косули-малорожки толкошатся. Волки тут же рядышком из-за деревьев выглядывают, любуются да облизываются, и друг перед дружкой хвалятся: ох и оленистые у нас места! ох и оленистые!
Медведь, бывало, на дерево залезет, сгонит какого-нибудь соболя и окресы озирает. В одну сторону глянет, в другую поворотится, и решить не может, куда ему править. Разберись поди: всего невпроед! Там косули и кабаны, вон горбушка сохатого из-за калины топорщится. Кабарожки туда-сюда бегают, вокруг дерева шмыгают, глянут наверх и мекнут, словно дразнятся, и тут же в чащу сигают. Так и не определится топтыгин, махнёт лапой да и косолапит малину иль чернику трескать.
Раньше
Люди, известно, подсобили – вытряхнули лесные угодья. Вроде не бедствуют, не голодают, а к лесу с ружьём подступают и реки сетями путают. А от ружья никакой животинке не спастись. Разве только лесовин может пулю отвести своей силой. Да мару навести – оморочить охотника.
Да и без людей есть, кому разорять. Ничейная земля, она чужому глазу покою не даёт. Лесовины с других краёв недоглядят у себя там – зверя и птицы вовсе мало станет, – вот они и смотрят, где взять. Ну и уводят по тайности. Где табунок оленей уманят или тетеревей да глухарей на крыло подымут. Насулят всякой всячины, про сытую жизнь расскажут, а то и нагрозят для острастки – и вот уже целые стаи потянулись из Суленгинских лесов.
Вот хоть Аноху Зелёнку возьми, уж до чего дошлый лесовин! Такая плутня – всё бы ему нашармака поживиться. Суленгинские леса чуть ли не своими считает. Летом увел тишком лосей многонько пар, маралов да животинки всякой малой, а как соседнего лесовина встретит, вздыхает и жалуется:
– Беда с этими человеками. Лес пустошат и пустошат. Этим ненажорам – только подавай! Остатнее выберут – как хозяить будем?
Такие дела. Ну и вот, тут верховные лесные окольники спопахнулись: не узнать Суленгу, от былого изобилия ничегошеньки не осталось. А так водится, что если в лесу деревенька с человеками поставлена, то в лесовины вершу наряжают. Так лесовины называются, у которых образование высокое. По их сути им многие природные законы открыты. И в людях толково разобраться могут…
Ну, а что там в верховьях думали – неведомо, да только решили на Суленгу Мираша Малешота поставить. Молодой он совсем, однако не в том дело…
Долго его, знаешь, не могли никуда назначить. Сызмальства за ним слава укрепилась, якобы неумный он, – куда такого определишь? Хотя уже и в года вошёл…
Очень уж Мираш серьёзный. Глянешь на него – на вид строгий и задумчивый, и улыбку на лице не застанешь. Напустит на себя суровости, и будто мудродей он. А лицо нескладное, потешное. Нос большой и острый, прямёхонький так-то, без горбинки и курносости. Глаза зелёные, яркого такого налива, словно травка молоденькая, и посажены рядом, близко совсем возле самого носа. Редко в них какая шельмешка объявится или искорка загорится. Грустные глаза. Волос у Мираша хоть и не короткий, а дыбится, точно колючая стерна на голове. Со всех сторон на него глянешь – вылитый седой ёж. Да ещё он сплошь конопатый, даже на ушах веснушки намётаны. К тому же золотобровыш и уши торчат в разные стороны. Роста Мираш обычного и в теле худой.
Наказали Малешоту, чтобы дом на самой топи поставил, куда человечья нога сроду не ступала и зверь не хаживал. Для тайности так-то рассудили. Хотя от человека таиться – забота лишняя. Так бы домишко и посреди деревни поставил, на самом видном месте возвёл, и даже дворец в несколько этажей, – а человеку поглянулось бы, будто ровное место и трава не умятая. Люди, вишь, по природе своей жмуркие – многого видеть не дано, а вот среди зверей и птиц есть глазастые. Натопчут ещё возле жилища лесовина, и никакой тайности не станет. Через это и людей на раздумье наведут, невесть про какую аномалию думать будут.