Лесные суровежники
Шрифт:
– Я по животинке, – говорит, – сильно обученный. Если тепло излучает, значит, молочное животное или птица. Вот если бы рыбы были теплокровные, то вода в речках была бы горячая и лёд зимой толсто бы не замёрз. Или вообще бы льда не было.
А тоже – промашка у него вышла: бурундука от белки отличить не смог… Подозвал векшу2 и спрашивает:
– Хорошо ли тебе, бурундучок, живётся, сытно ли?
Белка фыркнула обиженно и стреканула от лесовинов. Только хвост по деревьям замелькал.
Супрядиха
– Всему тебя обучу, – говорит, – ты только с человеками тут одними подсоби…
Ну и заподозрил Мираш неладное.
Пришли в деревню (невидимые, конечно, для человеческого глаза), и Супрядиха к нужной для себя избе потянула. Но Мираш заартачился и в другую сторону повернул.
Зашли в первое подворье. Мираш и спрашивает:
– Где тут куровник?
– Что за куровник? – не поняла Уховёртка.
– Ну, где куры и другая птица живёт.
Супрядиха ещё лише утвердилась, что Мираш недалёкий – не ошиблись, стало быть, лесовины, – и посмеяться надумала. Завела вершу в конюшню, показывает на кобылу с жеребенком и говорит:
– Вот гусыня тебе. Любуйся…
А Мираш вдруг знания обнаружил… Только посомневался немного. Почесал в затылке и спрашивает, на жеребёнка показывая:
– Только не разберусь никак… это от лошади приплод?
Так и ходили по избам и подворьям, друг дружку с толку сбивая, пока Супрядиха не подвела Мираша к тому дому, к которому поначалу тянула. Обычный такой домишко по улице вовсе непримечательный, а Мираш сразу неладное почуял. И мысли невровень пошли, сторонние подбиваться стали.
Надобно сказать, верши в будущее смотреть могут. Не так, конечно, что всё про всё им известно и что хошь предскажут, – нет, об этом и говорить нечего. А почуять могут событие важное, которое уже совсем близко – за час – за два так-то. Есть и такие верши, что и за сутки скажут, но это редкость вовсе. Да и нет никакой предопределённости.
Вот и сейчас Мирашу подсказки и наумки пошли. Не успел он и в толк взять, что да как, к дому машина грузовая подъехала. Да резво так, чуть забор не смахнула. А тёмненько уже – не очень-то и видать, даже для глаза лесовина. Погляделось Мирашу: женщина с машины метнулась, словно напуганная сильно. За ней шофёр кинулся, крича снадрыву:
– Ленку, Ленку держите! Спятила совсем баба! Наделает сейчас делов!..
Сам, видно, распалился не на шутку. И собака рванулась с цепи, и чуть лаем не захлебнулась.
Мираш тотчас же в этот дом поспешил. А Супрядиха вдруг испугалась (то было обрадовалась, когда Мираш к дому привернул, а тут в женщине кого-то признала…) и давай вершу отговаривать. Мол, пустое дело, рассорка семейная… Только он и слушать не стал, даже не обернулся. Ну и, по своей сути, не в двери вошёл, а через оконное стекло просунулся – сквозь прозрачное оно, знаешь, всегда легче препятствия одолевать. Разобраться решил, конечно, в чём суматоха, ну и по доброте душевной отозвался. Оно, вишь, может, помощь нужна, а для верши испуг снять – дело пустяшное, ни с какой мальханкой3
А Супрядиха следом не пошла. К лесу поворотилась и чезнула второпях, будто её и не было.
* * *
В доме этом старая Агафья живёт. В Канилицах она за первую целительницу слывёт. Врачует на-умёк, да ещё самогоном и бурдёшкой потихости приторговывает. Знатный, слышь-ка, у неё самогон получается. Чего уж она там мешает, трав ли, настоек каких, вот только селяне до своего срока не доживают и на здоровье утлые становятся.
На самогон, конечно, никто не грешит, а сразу к Агафье и поспешают – порчу да сглаз снимать. Оттого у неё всякое время в избе народ толкошится. Кому пошепчет и воск отольёт, а кому и на картах скинет – про судьбу расскажет. Будто на карты она, судьба-то, и намётана. Словом, Агафья всегда при деле и не скучает нисколь.
В это самое время она тоже приём вела. Полная комнатёнка недужных – все стулки заняты. Бабы-селянки собрались – и старушки, и молодухи здесь. Из мужиков – Андрюха-воробушек и дед Андреич, беседливый старичишко. Жена Ксения Андрюху от пьянства привела отваживать, а Андреич всё больше посудачить да лясы-балясы поточить приходит. Ну и здоровьишко поправить заодно.
…Лена вбежала, точно гонится за ней кто. Волосы растрёпанные, а глаза неживые – словно перед собой смотрит и словно в никуда. В уголок забилась и давай там рыдать диким воем.
Всем ажно не по себе стало. Кто утешать поспешил, а кто и на Бориса – это который Лену привёз – накинулся, спрашивают, чего случилось да приключилось.
– Ленка наша нагулялась, наплясалась, дурочка, – злорадно бухнул он. – Теперь белочка её не скоро отпустит.
– Чего плетёшь, дурак, – вступилась за подругу Алка, продавщица местной лавки.– Она ко мне днём в магазин заходила. Хоть бы одна хмелинка в глазу!
– Ну да, увидишь ты у неё хмелинку, как же, – заскрипела баба Аля. – Надирается не хуже мужика, а сама как стёклышко.
– От кого везёшь? – подступилась и Ксения, позабыв про своего непутёвого мужа (тот, как суматоха началась, тут же в сени юркнул, а там и был таков – ищи его теперь).– Не от Пряхиных ли? У них вчорась пьянка была.
– От Пряхиных… – съязвил Борис. – Я, наверно, с фермы еду.
– Чай, не в деревне была?
– В деревне… – Борис снисходительно вздохнул. – На болоте нашёл! Вот и не хмелевик тебе!
Все растерялись, только Ксения не отступилась.
– На болоте?! – ахнула она. – А чего это она там?
– А ты у неё спроси. Я-то уже наслушался, пока вёз…
– Сказывай уж, не тяни, – построжилась баба Аля.
Борис помолчал для важности и говорит:
– Чуть под колёса мне не бросилась, дурная. Гляжу, машет руками как очумелая и дрожит, напугал, видно, кто. Глаза-то её видели? То-то. Я сначала не разобрал, а потом гляжу: то Ленка-плясунья. Вот так, попей её, родимую…
Про Ленку-плясунью на деревне всякое, знаешь, болтают – такая, слышь-ка, небывальщина, что и на веру не возьмёшь. А познакомишься да приглядишься – тут и засомневаешься: может, и правда всё…