Лестница Шильда
Шрифт:
Кадир произнес:
– Мне кажется, я знаю, где ты был. Дом еще не построили, когда я оттуда уехал, но… помнишь ли ты ручеек к северу от главной дороги?
– О да. Это было совсем рядом. Несколько минут ходьбы.
Лицо Кадира посветлело.
– Как поразительно, что он все еще был там! Мы обычно в нем купались. Всей семьей. Целое лето, в закатных сумерках. А ты в нем плавал?
– Да.
В то же время дня в то же время года. Он лежал на спине в холодной воде и смотрел, как на небе загораются звезды.
– А огромное дерево
Чикайя нахмурился, но собрал воедино образы, удержанные его эйдетической памятью, склеил из них панорамную картинку и стал искать объект, соответствующий такому описанию. Ничего не обнаружилось.
– Не думаю.
– Да нет же, оно должно было там расти. — Кадир обернулся к Мариаме. — Мы часто гуляли по этой ветке до самого конца — она отходила от ствола на высоте около четырех метров, — а потом ныряли оттуда спиной вперед. — Он раскинул руки в стороны и покачался на носках. — В первый раз мне это удалось примерно через час после заката, я ничего не видел кругом, и когда я погрузился в воду, у меня было такое чувство, словно я тону во мраке. Мне было всего девять лет, я так перепугался.
– Когда я купался в нем, глубоких участков уже не было, — заметил Чикайя, — ручей, должно быть, обмелел.
– Или сменил русло, — предположил Кадир. — Я плавал в этом ручье за триста лет до тебя. Там, выше по течению, вполне могли что-то выстроить.
Подошла Зифет и приобняла Кадира за талию. Она, по всему судя, отнеслась к Чикайе настороженно, однако должна была понимать, что проблем его визит пока не создает.
Обводя взглядом толпу, Чикайя заметил Софуса, Тарека, Бираго. Он и сам был настороже, а как иначе?
– Мне пора идти, — сказал он.
Кадир кивнул, нисколько не обидевшись, и крепко пожал Чикайе руку.
– Я рад, что ты повидал Суарес, — сказал он.
Мариама догнала его уже снаружи.
– Шла бы ты к своим друзьям, — посоветовал он.
Она не обратила внимания.
– Ну как, это было невыносимо?
– Нет. Я никогда не заявлял ничего подобного. Я опасался, как бы не расстроил кого-то своим присутствием. Этого не случилось. Я рад.
– Ты считаешь все это патологией? Музыку, фото, угощение?
Чикайя сморщился.
– Не надо тут читать мои мысли. Самая обычная ностальгия. Те же чувства можно развить и к любому другому месту. Ничего отвратительного или назойливого в них нет. Так что невозможность туда вернуться едва ли сломит его. Его излюбленный плавательный бассейн так или иначе все равно бы обмелел и заилился. Ему еще повезло избежать разочарования при виде этого.
– У вас и вправду каменные сердца.
Ему показалось, что она слегка разочарована. Как если б и всерьез ожидала, что несколько минут, которые он извел, предаваясь воспоминаниям вместе с Кадиром, смогут кардинально изменить его точку зрения.
– На Сапате никто не погиб. Если что и пропало бесследно, так это скалы и деревья. Если там жили какие-то зверюшки, найдется способ возродить
– Они будут уже не те.
– Прекрасно.
Чикайя остановился и уставился на нее.
– А о чем он грустит, как тебе кажется? Он думает о пережитом и потерянном. Мы все этого не чужды. Ему что, кишки выпотрошили? Девять тысяч лет — долгий срок, но обновленная земля Сапаты не дала особо интересных всходов.
– Они обделены, — настаивала Мариама.
– Чем же это? Разве что камнями.
– Воспоминаниями. Смыслом жизни.
– Ты прекрасно понимаешь, что это ерунда! Когда мы живем, по-твоему? В колониальной эре Земли? Тогда для благородного интеллектуала не считалось зазорным расписывать космологию, в соответствии с которой духи предков обитают у корней гор, а если разгневать духа, живущего в источнике, неурожаи продлятся добрый десяток лет. Тогда земля считалась живой, священной, неповторимой. А теперь представь, что в этот край вторгается орда варваров, приверженцев еще более нелепого культа, и объявляет своей собственностью все, на что падает взор напомаженного щеголя в напудренном парике. Что еще ему остается? Только сражаться за свои земли и цепляться за родную веру. Никто больше не впадает в подобные заблуждения. Никто не путает пейзаж и его неотчуждаемые составляющие.
Мариама многозначительно ответила:
– Это может объяснить, почему вас вообще не интересует, что находится за Барьером, и почему вы были бы просто счастливы, сумей перенестись в абстрактные пространства и зажить там как бестелые.
Чикайя прикусил язык. Он полагал, что разница ей ясна, но понял, что, возьмись он сейчас разъяснять свои выкладки, там обнаружатся неуклюжие и взаимоисключающие параграфы.
– Сколько тысячелетий Сапата оставалась немодифицированной? Сколько миллионов лет? — спросил он.
Она покачала головой.
– Никто не знает. Да и неважно. Это могло бы случиться и само собой.
– Когда же? И сколько детей там бы до этого задохнулись?
– Ты же не задохнулся на Тураеве. Ты вовремя сбежал.
– Не у всех это получилось.
– Не всем это было так уж нужно.
Они подошли к лесенке, ведущей к его каюте.
– Ты считаешь меня лицемеркой? — требовательно спросила Мариама. — Только потому, что я, путешественница, отстаиваю право людей жить там, где они привыкли?
– Я не считаю тебя лицемеркой.
– Я видела перемены своими глазами, — сказала она. — Они происходили сами по себе, по внутренним побуждениям, а не под воздействием силы извне. Они возникали не в ответ на кризис, диктующий те или иные альтернативы. В своем роде это болезненно, не отрицаю. Но это лучше, чем если твой путь определен игрой бессмысленного случая. Когда я прибыла на Хар’Эль, там как раз начиналось такое вот подлинное возрождение. Люди пересматривали собственные обычаи, не подорванные внешними факторами, по доброй воле. Во всем сомневались. Все стало текучим и непостоянным. Это было самое замечательное место, где мне довелось жить.