Лета Триглава
Шрифт:
— Не своими руками, — послышался незамедлительный ответ. — Но по его наущению. Огневали мы богов, сын. Не милостью своей, а гневом отплатят теперь люду.
— Что же… делать теперь? Убийце твоему… отомстил… А люд… я ведь княжич… им.
— Что до них? Люд — скот. Убери одного — появится новый. А придут новые лета — придет и новый люд.
Рогдай молчал, в кровь кусая губы и не чувствуя боли. Дрожал — но не от холода, от кипящей в груди злобы.
— Ни богов не будет, мой мальчик. Ни горя, ни смерти
Протянув шуйцу, неумело, дергано обвел Рогдая охранным знаком. Припав к отцовской руке, княжич поцеловал истлевшую плоть и, обернувшись к Марии, прикрикнул:
— До… вольно! Решил! Исполняй обещанное!
Мария не ответила. Умолк и отец.
А мертвецы, сорвавшись с места в едином порыве, хлынули через разрытые могильники, через лесную чащобу туда, где горели костры и ждала своего часа слабая людова плоть.
Навстречу навиям неслись огневые стрелы и пули. Лилась с башен горячая смола. Гудели пищали. Да только что сделается мертвым? Где падал один — вставали еще десять.
Так, в окружении сонма чудовищ, Рогдай добрался до Китежа. А, добравшись, открыл ворота. И в город пришла смерть.
Глава 36. Лицом к лицу
От огня по стенам алые сполохи, от блиставиц — синие. Затворить бы ставни — да в горнице душно, зыбко. Скользили во взмокших ладонях кишки капельниц, а игла никак не хотела входить в безвольную руку спящей.
Василиса спала сном без сновидений, а ее кровь — эликсир надежды и жизни, — текла по полым трубочкам и собиралась в ретортах.
Немного требовалось на вакцину: довольно было и четырех пузырьков. Три — умирающим богам, и один — самому Корзе.
Заоконная синева почернела, тени зазмеились, вытянулись, потянуло сквозняком.
Оторвавшись от занятия, Корза обернулся к окнам. Ладья-месяц приблизилась плотную и мигала, блеклая и холодная, будто чужое око.
— Недолго осталось ждать, Маша, — пробормотал Корза, точно успокаивая самого себя. — Челнок построил, лекарство нашел. Скоро в гости жди.
«…жду-у-у…», — выдохнул за оконцем ветер.
Месяц прикрылся облачком-веком. Веко моргнуло, являя козий зрачок. От неожиданности Корза едва не выронил реторту, но удержал и закрепил на треноге. Пальцы дрожали, и губы дрожали, и пот лился градом.
— Мария? — позвал.
Тишина обволакивала коконом, точно сам Корза вместе со всеми спал в санитарной капсуле и видел странные сны о городах там, внизу, о страшных богах и людовой соли в утробах.
— Маша…
Слово поглотили далекие, сиротливые выстрелы пищалей. Один, два… Больше не стреляли,
— На кровь пришла, значит, — прохрипел Корза. — Сама?
Ветер сызнова дунул в дымоход, застонал, завыл, заметался, жадно облизывая огненными языками каменную глотку печи. Корза отодвинулся и оттер лоб рукавом.
— Не зря, выходит, затеял все это, — продолжил вслух. — Не зря искал, надеялся, мучился. Вот мукам и конец пришел. Исцелю и вас, и себя, и весь мир исцелю, дай только до неба добраться. Будет на Ирии новая жизнь, Маша, лучше прежней! Веришь?
«…ве-рю-у…» — провыл ветер.
Вспыхнуло и погасло пламя, погрузив горницу во тьму. Вскрикнув, Корза отпрянул, толкнув стол с лежащей на нем девкой. Жалобно звякнули склянки.
— Мария! — взвыл. — Огня!
Никто не пришел, никто не подал требуемое.
Чертыхаясь, нашарил спички, запалил лучину. В подрагивающем тусклом свете вырос у стены силуэт — черные кудри, пухлые губы, покатые плечи.
Стояла Маша, как живая, как была когда-то до Перелома: ни козлиных копыт, ни савана. Стояла, сложив на груди руки и смежив веки — спала. По бледной коже стекала серебристая роса.
— Верю, Хамизи, — шевельнулись губы, и от имени — настоящего, но забытого за давностью имени, — по спине Корзы рассыпались мураши. — Долго мы ждали. Сны снились жуткие, яркие. И теперь снятся. Пробудиться бы, да мочи нет.
— Все знаю, — прохрипел Корза. — Все помню, что обещал. И выполню. Видишь? — Поднял повыше реторту. Кровь окрасила раствор в бурый. — Спасение наше. Сделаю вакцину — и проснетесь здоровыми. Довольно на орбите, как щенок на привязи, крутиться.
— А люди как? — шепнула Мария.
Не пробудилась, только заворочались под сомкнутыми веками глазные яблоки.
— Этих? — выплюнул Корза зло, ощерился, точно пес. — Разве в новом мире есть место уродам? Сбросим, как балласт! Довольно с поганой Тмуторокани! Наступят новые лета, страшные лета, долгие лета на Ирии!
— Наступят, — повторила Мария.
— Будешь ли там любить меня по-прежнему? — спросил Корза.
— Буду. Люблю, — эхом отозвалась Мария.
— И я… всегда любил и буду любить тебя, Маша…
Выкатилась из-под ресниц Марии слеза и задрожала, застыв на щеке.
Защемило сердце.
Шагнув, Корза потянулся стереть слезу, дотронуться хотя бы теперь до влажной кожи. Тронул — а под рукою пусто. Пошла Мария зыбью, распалась на алые блики да синие сполохи, будто и не было.
Задохнувшись, Корза ударил кулаком в стену.
В груди болело, жгло. Сосала горькая пустота.
— Мария! — вскричал он и дико огляделся.
Никого — только тени, да сполохи, да спящая девка на столе.
Тишину раскололи новые выстрелы, крики, треск древесины и гул огня.