«Летающий танк». 100 боевых вылетов на Ил-2
Шрифт:
Учеба в Монине
Садиться на учебную скамью в тридцать лет еще не поздно, но поначалу было тяжело. Я это прочувствовал сразу. Самым трудным оказалось втянуться в распорядок дня. С непривычки было трудно высидеть учебные часы в аудитории. Вентиляция помещений была неважной, и к концу занятий голова, казалось, совсем тупела. Поэтому у меня, как, впрочем, и у большинства из нас, было единственное желание – скорее выйти на свежий воздух. После занятий я не менее часа гулял, готовясь к предстоящей вечерней самоподготовке. Почти все однокурсники были участниками войны. В отделении истребительной авиации имелось немало летчиков, воевавших в Корее. Многие из них были Героями Советского Союзa. Награждались
Не обижены были они и присвоением досрочных воинских званий. Капитаны, только что получившие майора, по прибытии в Корею становились подполковниками, лейтенанты – майорами. В нашей группе я был самим старшим по званию, поэтому начальник курса подполковник Горнов назначил меня его командиром. У нас было двадцать слушателей. 80 % из них были Героями Советскогo Союза. До академии они занимали должности от командира полка до командира звена. Когда я познакомился со всеми, то увидел, что по летной подготовке они значительно уступали мне.
Ночью, например, на Ил-10 летали единицы, да и налет в часах по сравнению с моим был мизерным. Ночью в облаках летали только майоры В. Рыжков, А. Жуков, М. Конин и Н. Потапов из нашей 5-й гвардейской шад. Все они имели второй летный класс. У остальных летчиков отделения был третий. Это говорило о том, что по летной подготовке наша дивизия намного опередила остальные штурмовые части и соединения BВС.
Мой двенадцатилетний перерыв в учебе заметно сказался на усидчивости. Откровенно говоря, иногда хотелось улизнуть с занятий. После столь длительного перерыва было утомительно сидеть за учебниками и вдалбливать в голову изучаемый материал, решать задачи по математике, физике, изучать английский, о котором ранее я и понятия не имел. До Монина изучал немецкий и даже немного говорил на нем.
Вначале он мне давался с трудом, но это отчасти зависело от нашего пpeподавателя Ценкер, которая относилась ко мне, как к мальчишке, передразнивала за неправильное произношение, часто откровенно грубила. В конце концов я не вытерпел и во время занятий в присутствии всей группы здорово одернул ее и сказал о намерении пойти к зам. начальника академии по учебной части, пожаловаться и просить о переводе к другому преподавателю.
Конечно, я никуда не ходил, да и жаловаться не собирался.
А сделал это, чтобы дать ей понять, с кем имеет дело, и вела бы себя более корректно. На следующее занятие вместо нее прибыла Алексеева. Она была спокойной и выдержанной. С ее приходом дела у меня пошли на лад. К сожалению, через несколько месяцев она серьезно заболела, и до конца учебы мы ее не видели. С третьей преподавательницей взаимоотношения наши находились на уровне предшественницы. Она, пожалуй, в еще большей степени привила у меня интерес к знанию языка, хотя давала самую большую нагрузку по запоминанию новых слов. Программу я одолел неплохо и сдал экзамен с хорошей оценкой. После двух месяцев учебы я понял, почему Вася Афанасьев сбежал из академии. После той свободы, которой он пользовался на службе, занятия в академии показались ему тяжелой обузой. Каждый день надо сидеть за учебниками и в течение нескольких лет одолевать учебную программу.
На курсе было несколько слушателей из других соединений нашего округа. Со временем я хорошо со всеми познакомился. Мы часто беседовали на разные темы, в том числе и связанные со службой. Интересную историю, связанную с именем Василия Сталина, поведал нам Байгузин, летчик первого класса, в прошлом отличный пилотажник, летавший ведомым в девятке мастера группового пилотажа А. Бабаева. Произошло это в 1949 году. Как-то в начале года И. Сталин спросил у сына, командующего BBС МВО: «Можно ли успеть подготовить дивизию из Кубинки к первомайскому параду
К тому времени они еще не летали на этом самолете. Василий, не задумываясь над возможными трудностями, связанными с переучиванием летного состава, легкомысленно ответил, что вполне успеет. Сказал он так, зная, что до парада еще почти четыре месяца. Однако погода во второй половине зимы оказалась крайне неблагоприятной для переучивания. Хватало всего: снегопады, метели, туманы, оттепели были частым явлением. Прошел январь, за ним проскочил и снежный февраль. Подошел март, на который очень надеялся командующий, но и он оказался неблагоприятным для полетов в простых метеоусловиях, необходимых для переучивания.
Во второй половине марта вождь вновь поинтересовался, как идут дела с подготовкой к параду и переучиванием. Василий стал оправдываться, что из-за плохой погоды дела идут пока неважно, но заверил отца, что дивизию к параду подготовит и москвичи увидят новые реактивные истребители. Наступил апрель. Ненастье продолжалось, а в дивизии на новом самолете летало в общей сложности не более эскадрильи летчиков, и то в основном руководящий состав. Василий занервничал.
Почти все время он находился в Кубинке и лично присутствовал на полетах. Вместе с ним были его заместитель генерал Редькин и комдив Луцких. Василий задергал метеослужбу вопросом – когда установится хорошая летная пoгодa. Он радовался каждому летчику, вылетевшему на новой машине, и непременно жал ему руку. Летчиков, вылетевших самостоятельно, небольшими группами отправляли на завод за получением самолетов.
К 20 апреля они перегнали уже достаточное количество «мигов» для парада, но основная масса летчиков все eщe не освоила новый самолет. Можно представить состояние командующего. До парада осталось менее десяти дней, а ни один из полков дивизии в полном составе еще не переучился. Те, кто уже вылетел, в подвернувшиеся летные дни усиленно тренировались на групповую слетанность. Поговаривали, что Сталин стал подумывать о том, что если не удастся подготовить всю дивизию, то выпустить на парад столько, сколько сумеют подготовить, по крайней мере не менее полка.
Тогда ему уже не придется краснеть перед отцом. Тот поймет, что подготовиться всей дивизии помешала погода. Наконец к 25 апреля установилась самая настоящая весенняя погода: ярко светит солнце, на небе ни облачка. Василий заметно повеселел. Он неотлучно находился на старте и наблюдал, как проводятся полеты. Оставшиеся до парада дни он использовал сполна. Полки летали от зари до зари, что сразу же сказалось на результатах.
Через несколько дней дивизия вылетела на МиГ-15 в полном составе. Летчики неплохо слетались в составе парадных колонн и отлично прошли на генеральной репетиции. Командующий воспрял духом. За день до парада он приказал комдиву собрать в гарнизонном Доме офицеров летный состав. В установленное время все собрались в указанном месте. После нескольких минут ожидания по залу прокатилось: «Товарищи офицеры!» Из-за кулис в генеральском мундире показался командующий. Приняв рапорт, он, улыбаясь, посмотрел на присутствующих, хотел что-то сказать, но не смог сдержать слез и быстро ушел за кулисы. Через некоторое время он появился и снова пытался говорить, но выступившие слезы опередили слова. Не сумев перебороть своих эмоций, командующий ушел и больше уже не появился.
Редькин, поняв, что с ним происходит, поднялся со стула и обратился ко всем: «Товарищи летчики и инженерно-технический состав, вы должны понять состояние командующего. Ему тяжело передать свою благодарность за отличное, исключительно быстрое безаварийное переучивание и отличную подготовку к воздушному параду. Он выражает надежду, что вы отлично выполните правительственное задание и справитесь с ним не менее успешно. Я думаю, вы оправдаете его надежду». Затем выступил комдив, который заверил командующего, что дивизия оправдает его надежды.