Летчики
Шрифт:
— Я готов, — повторил Мочалов.
— Чудесно, подполковник, чудесно, — заторопился Северцев, — прошу в машину. Мы все уточним и проверим перед вылетом.
…На стоянке Мочалов принял рапорт от техника Рубцова, выслушал замечания инженера полка Скоробогатова и последние указания Северцева. Стоя на плоскости истребителя, генерал тыкал пальцем в чашечки приборов и пояснял, когда какому показанию надо безоговорочно следовать на той неизведанной высоте. Потом он дружески пожал Сергею руку и сошел на землю, а Мочалов с глухим щелчком закрыл фонарь. Шли минуты, последние минуты до взлета, но сейчас они казались Сергею нестерпимо медленными. Наконец он услышал в наушниках голос Ефимкова, руководившего полетами.
— «Синус», — окликнул Кузьма, —
Двигатель свистел, работая на малом газу. Сергей, притормаживая, стал рулить к старту.
Десятки техников и несколько находившихся на земле летчиков провожали его напряженными взглядами. Истребитель подпрыгивал, а Мочалов зорко смотрел вперед, стараясь отогнать навязчивые, некстати пробивавшиеся мысли.
— Разрешите взлет? — запросил он через минуту, привычно осматривая впереди себя бетонку, убеждаясь, что на ней нет никаких посторонних предметов. Стартовый командный пункт был теперь слева, и Сергей увидел, как над разрисованной клетками стеной взметнулась вверх зеленая ракета. Это Кузьма решил отсалютовать другу, провожая его в трудный полет.
Забурлило в наушниках, и голос Ефимкова произнес:
— «Синус», взлет разрешаю.
Мочалов снял тормоза. С гулом устремился вперед истребитель с нарисованной на фюзеляже тонкой красной стрелой. Стало тихо за плексигласом кабины, и земля плавно и быстро начала отдаляться. Сергей повел машину с той рассчитанной еще на земле скоростью, с которой выгоднее всего было набирать высоту. Стрелка высотомера отсчитывала метры сотню за сотней. Турбина уносила машину в небо без рывков и подбалтываний, так что подъем был мало ощутим. «Эх, Нина», — с тоской думал Сергей. Промелькнуло сбоку легкое зыбкое розоватое облачко, и опять бескрайняя голубизна повисла над кабиной. Сергей впервые радировал на землю:
— «Родина», я — «Синус». Крыша сто. Продолжаю набор.
Когда стрелка высотомера показала шесть тысяч, он проверил курс. Самолет уже был на высоте восьми тысяч. В кислородной маске дышалось легко и свободно. Небольшая изморозь покрыла кромки плоскостей и тонкую, устремленную вперед трубку Пито. Термометр показывал минус сорок четыре градуса, но в герметически закрытой кабине даже в легком летнем комбинезоне было не холодно.
— «Синус», я — «Родина», передайте, где находитесь, — донеслось с земли. Это уже спрашивал не Ефимков, а сам Северцев.
— Крыша двести, — радировал Сергей, и цепким взглядом окинул доску приборов. Все было в порядке. Стрелки жили под стеклом своей правильной, сосредоточенной жизнью. Тонкий убаюкивающий свист двигателя непрерывно слышался за кабиной. Пронизывая невесомое пространство тупым носом, мчалась ввысь «стрела». Стрелка термометра заколебалась и стала быстро падать. Уменьшилась изморозь на отведенных назад крыльях. Теперь самолет Сергея находился в том далеком от земли пространстве, в котором небо почти всегда бывает свободным от облаков, и которое именуется стратосферой. Температура достигла минус пятидесяти. Прибор показывал огромную высоту. Это был рубеж, выше которого еще не поднимался ни один из летчиков полка. На этом рубеже обычно кончались поиски «воздушного противника» и полеты на его перехват. Достигнув этой высоты, самые опытные летчики начинали снижение. Сегодня Мочалову предстояло перешагнуть этот рубеж, и перешагнуть сразу на километр с лишним.
— «Синус», где находитесь? — окликнул с земли генерал Северцев, и оттого, что его голос прозвучал отчетливо, будто старик был рядом, Мочалову стало спокойнее. Он не ощутил неуверенности, когда машина перешагнула еще вчера запретную высоту и стала подниматься выше.
— Я — «Синус», я — «Синус», — повторил он, — прошел крышу триста, прошел крышу триста. Пр-рием! — и этим самым нажимом на «р» в слове «прием» он подбадривал себя точно таким же образом, как и десятки летчиков в грозные минуты боя, или в трудные минуты борьбы со стихией, или просто в тех случаях, когда они хотели вселить уверенность в себя и своих подчиненных.
— «Синус», слушайте меня
Мочалов понял. Конструктор приказывал через каждые пятьсот метров набранной высоты выравнивать машину и некоторое время идти по прямой, что и называлось «площадками». На этой прямой нужно делать виражи, обращая внимание на то, как слушается машина рулей управления. Сергей прекратил подъем и пошел строго горизонтально. Самолет вел себя точно так же, как и на тех предельных высотах, на которых приходилось ему бывать. Но когда Сергей набрал еще пятьсот метров, он вдруг почувствовал, что его испытанная «стрела» начинает нервничать. Едва он сделал легкое движение ножной педалью и ручкой, чтобы выполнить левый крен, как самолет очень круто накренился влево и далеко не сразу выровнялся. Сергей попробовал увеличить скорость полета и не спеша двинул вперед рукоять сектора газа. Самолет рванулся, словно подстегнутый бичом, и тотчас же контрольный прибор требовательно просигналил летчику: «Убавь крен!» Мочалов выполнил этот приказ и снова повел истребитель вверх.
— «Родина», я — «Синус», — передал он на землю по радио, — крыша триста пятнадцать, продолжаю набор.
— «Синус», — донеслось в ответ с земли, — выше крыши триста двадцать набор высоты запрещаю!
— «Родина», вас понял, — сообщил он в ответ, — пробую машину на этой высоте и снижаюсь.
Но пока он это говорил, истребитель достиг высоты гораздо больше той, что считали расчетной. Сергей перевел машину из горизонтального положения в крен и удивился, как легко она на это подалась. Здесь, на громадной высоте, в разреженном воздухе стратосферы, его «стрела» стала вдруг легкой и чуткой к малейшим движениям рулей. Казалось, она попросту перехватывает мысли летчика. Летчик подумал сделать левый крен и только прикоснулся ногой к педали и ладонью тронул ручку, как машина очутилась в левом крене. Он чуть-чуть увеличил газ, а самолет уже мчался, бешено наращивая скорость. Мочалов не привык к таким изменениям в технике пилотирования, и они его сейчас волновали. Нужно было заметить каждое движение машины, чтобы потом, ничего не упустив, подробно рассказать конструктору.
— «Синус», достаточно, снижайтесь, — донеслось с земли.
Но Сергею показалось, что это не ему, а кому-то еще кричит рассерженный генерал Северцев. Сергей был один в этом огромном воздушном пространстве, где сильно слепило солнце и где не был еще никто. Он смотрел на приборную доску и вдруг опять вспомнил о Нине, о том голубом конверте, что смятым лежал в кармане. То ли лямки парашюта больно врезались в плечи, те ли что-то сжалось в груди от огромной и неожиданной тяжести. Сергей тупо глядел на приборную доску, ощущая сильную резь в глазах, и машинально двигал вперед рукоять сектора газа. Один из приборов уже давно давал тревожное показание, словно силился крикнуть зазевавшемуся Мочалову: «Убавь крен! Убавь немедленно! Слышишь?» Но смысл этих показаний не дошел до сознания вовремя. Сергей глянул на прибор, когда машину резко встряхнуло один раз, второй и еще сильнее — третий. И только тогда понял, что случилось, но было уже поздно. Сделав резкий наклон, его «стрела» внезапно опрокинулась на спину, а потом, не слушая рулей, устремилась вниз, в бездонную пропасть, прямо к покрытой дымкой земле.
Сергей попытался выполнить рулями те необходимые движения, которые должны были вывести машину из угрожающего положения, и не смог. Доска приборов расплывалась перед глазами, горизонт зашатался, и голова бессильно упала на грудь. Сергей успел крикнуть по радио: «Вошел в штопор!» — и вдавился в сиденье отяжелевшим непослушным телом. А «стрела» будто обрадовалась, что нет больше руки, способной, подстегивая, гнать ее ввысь на большой скорости. Стремительно и неудержимо валилась она на землю, делая витки один за другим. Сергей сидел без движения с закрытыми глазами, вдавившись подбородком в одну из брезентовых парашютных лямок. Лицо тяготила кислородная маска…