Летит стальная эскадрилья
Шрифт:
Многие письма зачитывали и на комсомольских собраниях, а чаще после боевого дня в эскадрильях. Тут же находились земляки писавших, которые предлагали немедля готовить ответ с их подписью и конечно же с подписями всех Героев Советского Союза нашего полка. Завязывалась переписка. Фронтовики обещали громить фашистскую нечисть и победителями войти в Берлин. Ответные же письма шли с заверением, что труженики тыла сделают все возможное, чтобы обеспечить фронт всем необходимым для победы.
Одно из таких писем было подписано секретарем Запорожского райкома
Каких только не было встреч на войне! Волей случая с Валентиной Чистовой мы встретились на польской земле. Но об этом несколько позже...
Наступление наших войск продолжалось быстрыми темпами. Часто менялись аэродромы. В небе Донбасса и Приазовья храбро сражались летчики нашей, теперь уже Мариупольской гвардейской авиадивизии: братья Глинка, Николай Лавицкий, Иван Бабак, Василий Шаренко, Александр Клубов, Григорий Речкалов, Аркадий Федоров, Николай Трофимов, Андрей Труд, Алексей Закалюк, Василий Дрыгин, Александр Вильямсон, Александр Румм, Алексей Луканцев.
Обрели смелые крылья и прочно заняли место в боевом строю мои друзья, недавние сержанты Петр Гучек, Евгений Денисов, Иван Кондратьев, Борис Лихонос, Василий Можаев, Александр Кшиква.
Начиналась схватка над рекой Молочной...
Плен
Было время несколько чрезмерного увлечения художественной и исторической литературы показом наших первоначальных поражений в первые дни войны, героизма в плену. Потом трагические испытания давних лет стали чуть ли не запретной темой. Ко мне однажды обратились из уважаемой военной газеты с просьбой (рассказать о боевых делах. "Только о плене ни слова!
– предупредил корреспондент.
– Лучше что-нибудь такое, героическое..." Ну что тут скажешь?
Человек, который хоть раз честно задумался о своей жизни, должен был бы ответить на нелегкие вопросы: что приводит к величию и к падению? Из каких поступков складывается его судьба? Эти вопросы рождены не отвлеченными нравственными исканиями - они вытекают из тех ситуаций, в которых может оказаться и оказывается человек на войне.
Плен... Страшное слово! Помню, еще в детстве наш сосед, дядя Алексей, часто и подолгу рассказывал по вечерам в кругу сверстников о пройденных им тяжелых, унизительных для человека дорогах плена. К немцам он попал вскоре после начала первой мировой войны, а вернулся в родную Сахаровку только в 1919 году. И мы, подростки, жадно запоминали детали той страшной повести.
На фронте среди нас, военных летчиков, разговоры о плене почти не возникали. Все существо восставало не только против мысли о пленении, но и против самого слова "плен". И сейчас, спустя десятилетия, когда в тяжелых снах доносятся до нас прощальные голоса тех, кто ходил в яростные атаки, кто падал с высот,
Не будем стыдиться слез и горя!
По грандиозности, самоотверженности, жертвенности, героизму нашего народа в годы Великой Отечественной не найти что-либо равное. Так что незачем нам приукрашивать да принаряжать историю. Ведь это значит попирать истину.
Итак, 30 сентября 1943 года. Мой третий, роковой вылет...
Избитый, раненный, обессиленный, я у врага. Минуту назад, когда фашистский сапог гулял по моему телу, все было как во сне, но теперь, теряя временами сознание, я отчетливо понимал, что это конец - плен.
Меня приволокли в небольшую землянку и бросили на пол перед столом, за которым сидел дородный, увешанный крестами, уже немолодой офицер. Бросившие меня дюжие солдаты, вытянувшись и вскинув руки, дружно гаркнули: "Хайль Гитлер!" Офицер что-то приказал им. Солдаты подняли меня и, посадив на длинную скамейку у противоположной стены землянки, вышли.
Немец приблизился ко мне почти вплотную, долго в упор рассматривал с головы до ног.
– Ви плох... Дохтор, дохтор, - по-русски выговорил он и, круто повернувшись, направился из землянки.
Оставшись один, я достал из кармана гимнастерки кандидатскую карточку ВКП(б) и опустил ее в левый сапог. Офицер вернулся с двумя сопровождающими, один из которых держал санитарную сумку. Я понял, что это доктор.
И вдруг этот доктор в немецкой форме на чистом русском языке сочувственно произнес:
– О, сталинский сокол! Как же тебя, соотечественника моего, разделали. Мой долг врача - помочь...
Пока я соображал, кто же передо мной - русский или немец, доктор достал из сумки бинты и принялся перевязывать мою правую ногу, непрерывно бормоча:
– Вот так всех вас перебьют... Продали Россию жидам да большевикам...
Я не выдержал: здоровой левой ногой со всей оставшейся силой двинул предателя, который отлетел, ударившись о стенку. Ошеломленный, он поднялся и с невообразимым диким ревом кинулся на меня.
– Вэк!
– показав на дверь, крикнул на него немецкий офицер.
– Сволочь! Счастье твое... Видать, ты им еще нужен...
– прошипел предатель.
– Иди, иди... Подлюга!
– не находя слов, бросил я вдогонку.
Оставшиеся немцы разразились громким смехом, показывая: вот, мол, встретились соотечественники...
Зазвонил телефон. Увешанный крестами оборвал смех и,: подняв трубку, долго говорил, непрерывно восклицая: "Яволь, яволь!" Окончив разговор, он что-то сказал рядом стоявшему, а тот, обращаясь ко мне, на ломаном русском языке произнес:
– Ви будет ехайт тепер говорит наш офицер гестапо.
И через несколько минут меня в сопровождении двух автоматчиков и плохо говорившего по-русски офицера на открытом джипе повезли в гестапо.