Летний дождь
Шрифт:
— Ну? — бодрый после зарядки, свежий после душа, входил в комнату невысокий, подвижный пожилой человек, разговаривая, как с равным, с белогривым пуделем. — Мы уже готовы?
Пудель проворно соскакивал с круглой табуретки, нетерпеливо притопывал у двери, пока хозяин надевал куртку.
— Идем-идем — проверим: все ли у нее дома, у этой лимонной красавицы! — говорил одно и то же каждое утро хозяин и хохотал заразительно: казался себе остроумным.
Жил-был, правда, в доме один человек, для которого с некоторых пор «Жигулей»
Звали этого человека Саша. Он только-только начал учиться во втором классе и поэтому никак не мог вместить в короткое утро все свои доурочные, дошкольные дела.
Рядом с ним, через стенку, но в другом подъезде, каждое утро нервничала его учительница Наталья Юрьевна. Она тоже только-только в первый раз начала учить второклассников и поэтому тоже никак не успевала вместить все свои дела ни в вечер, ни в ночь, ни в утро.
Вот и сейчас, когда начинается этот рассказ, яростно треплет она ребрами обеих ладоней густые свои, длинные, черные, «как ночь» (по словам молодого физика), волосы и так же яростно взглядывает то и дело на левый бок новеньких этих «Жигулей»!
— Стоит!
— Раньше так лен трепали, — ужасается мама, жалея дочкины волосы. — Ну что ты делаешь!
— Ах, не до эт-но-гра-фии мне! — собрала наконец дочь в пучок потрескивающие волосы. — Сварила бы ты мне лучше кофейку, мамуля! Господи! Да долго она еще будет здесь торчать! Как бельмо! Одно и то же! Одно и то же! Это невыносимо!
Мать виновато смотрела на дочь, собирала ее сумку.
Обжигаясь кофе, Наталья Юрьевна взглянула на часы, вскочила:
— Опять опаздываю!
Она подхватила сумку, накинула плащ. Не удержалась — выговорила матери:
— Проработать в школе всю жизнь и затолкать туда свою дочь! Как ты могла! Как ты могла! — и увидела страдание в глазах матери, рванулась к ней: — Мамочка, прости!
— Это ты меня прости, Наташа, — зашептала мать. — Я так любила свою работу… Во сне вижу, как вхожу к ним в класс… Думала: и ты полюбишь, заменишь меня… потерпи… отработаешь год, тебе же обещали… Ты еще такая юная… можно начать все сначала…
— Сначала, — хмыкнула было дочь, но спохватилась, замолчала, сдерживая слезы. — Мне правда — так трудно, так трудно. Если бы в старших классах… литературу… А с этими… Я не знаю, как с ними разговаривать… О чем… Они меня не слышат… И эти тетради… Я же не чувствую математику… Вот опять не успела…
— Я проверю, Наташа, я проверю, — успокаивала дочку мама.
— Может, ты и на уроки вместо меня…
— Это безжалостно, — побледнела мать, побрела к дивану.
Наташе показалось: не дойдет, упадет. Кинулась к ней:
— Мамочка, прости!
Накапала дрожащими руками лекарство, подала торопливо, обняла.
— Иди, дочка, иди — опоздаешь. Отлежусь. Если опоздаешь, скажи: у мамы
Наташа, глотая слезы, смотрела в окно. «Вот если сдвинется этот раскрасавец „Жигуль“ с места, то и у меня все будет… в общем, все будет…»
— А может, еще полюбишь, ведь вначале всем бывает трудно. Представь: со второго класса и до десятого доведешь… На твоих глазах из малышей взрослые, умные, красивые вырастут…
«…все будет нормально», — оторвалась дочь от окна, накрыла маму пледом, поцеловала, захлопнула дверь.
О-о! Чего только не вмещало это слово «нормально». Надежду, что научится же она когда-нибудь быстро, не загромождая весь вечер до полуночи, проверять эти надоевшие тетради по математике; надежду, что физик, с которым они одновременно пришли в школу и с которым она почему-то без конца сталкивается то в школьной библиотеке, то в столовой, то просто в коридорах, что физик… что физик… А что физик? Надежду, что сосед и ученик Саша Сергеев перестанет подкарауливать ее у подъезда и мучить на уроках глупыми вопросами…
Вот тут Наталья Юрьевна ошибалась. Сосед ее и ученик Саша и не думал подкарауливать свою учительницу. Просто, несмотря на то, что просыпался он в доме самый первый, он, как и его учительница, никак не мог выскочить из дверей квартиры раньше, чем за пять минут до звонка. Такой у него установился ритм жизни. И он очень был доволен, что ритм его жизни совпадал с ритмом жизни их новенькой учительницы Натальи Юрьевны.
Итак, Саша Сергеев просыпался самый первый не только в квартире, но и во всем доме, из окон которого были видны ярко-лимонные «Жигули».
И в это утро он открыл глаза, но встал не сразу, а, затаив дыхание, прислушался сторожко. Прислушался и скоро начал различать даже сквозь шум ранних машин и трамваев едва уловимое шуршание. Значит, и бабочка проснулась и карабкается по переплетам окна — гулять отправилась.
И Саша потихоньку, чтобы не разбудить бабушку, вылез из постели и подошел к окну.
— Доброе утро, бабочка! — прошептал он. — Как ты спала?
Бабочка похлопала яркими крылышками, будто ответила:
— И тебе, мальчик, доброе утро! Спасибо! Я хорошо спала.
Потом она снова сложила крылышки и упорно поползла по своим деревянным дорожкам. А Саша опустился перед ней на корточки и стал ждать, когда же бабочка облюбует себе местечко и расправит свои крылышки.
Вот забралась повыше и расцвела! Крылышки у нее ярко-рыженькие, а по краям будто черные кружавчики пришиты.
— Красавица! — прошептал Саша и уже ничего больше не видел: бабочка будто все окно заслонила. Даже ярко-лимонные «Жигули» не интересовали больше Сашу. А пока не было у него бабочки, он по утрам смотрел на эту желтую машину, на тополь, сперва зеленый, а теперь тоже желтый. Нарядно было во дворе, оттого что и тополь желтый, и машина желтая, и трава. Но бабочка все равно лучше всех.