Летний дождь
Шрифт:
Она убрала проверенные тетради в стол, остальные засунула в сумку: проверять больше не хотелось.
«Всё! — сказала она себе, надевая перед зеркалом плащ и пристально себя рассматривая. — Всё! Сейчас же поеду в городскую библиотеку и наконец изучу этих бабочек! Я ему завтра прочитаю лекцию и про бабочек, и про стрекозок! Он у меня узнает, что они едят и на завтрак, и на обед, и на десерт! Вот наглец! А я его еще пожалела. И про отца — все врет! Маленький, а какой вредный!..» Но и одновременно было приятно помнить: «У муравьишек была молодая
Не успела она еще о нем и подумать, как он остановился рядом, спросил негромко:
— Вы домой, Наталья Юрьевна?
— Нннет, — от волнения она не сообразила, что надо было сказать физику: мол, да-да, домой! Ведь они живут на одной улице. — Нет, — сказала она ровным голосом, будто была к этому человеку совершенно равнодушной. — Ннет, я еду в городскую библиотеку, надо позаниматься в читальном зале.
— Правда? — обрадовался физик. — Представьте, и мне — ну просто необходимо в читальный зал! Поехали вместе?
«Кажется, начинается, — испугалась Наталья Юрьевна, — только бы не вздумал сегодня объясняться». Она чувствовала, что еще не готова к такому. Ей пока нравится сталкиваться с ним в коридорах школы, возвращаться иногда вместе домой.
Физик шел рядом, помахивая беспечно дипломатом, поблескивал на осеннем ласковом еще солнышке очками и весело рассказывал:
— Получил сегодня в десятом записку: «Прочитайте сонет Шекспира № 10. Ответ — желательно тоже сонет — найдите способ прочитать на уроке…» Каково, а?
— Смелая девочка! — усмехнулась Наталья Юрьевна и подумала: «Что удивительного? Десятый класс… Давно ли…»
Она с детства увлекается стихами. И раньше, пока не работала в школе, почти каждый вечер, на сон, читала их и учила наизусть. Этот сонет она тоже помнит.
По совести скажи: кого ты любишь? Ты знаешь, любят многие тебя. Но так беспечно молодость ты губишь, Что ясно всем — живешь ты, не любя…Сперва физик хохотал, потом, слушая дальше, примолк, будто и не замечая, что идет рядом с девушкой, читающей ему эти строки.
— Как хорошо! Как хорошо! — только и повторял он. И непонятно было, что он имеет в виду, когда восклицает это «хорошо!»: сонет Шекспира, то, что получил записку от ученицы, или то, как прочитала стихотворение Наталья Юрьевна.
— Может, вы и ответ мне поможете выбрать? — спросил он.
— Нет уж! Ответ вы должны сами…
— Да, посижу, почитаю — так и быть! Не хочется выглядеть перед ними ханжой. А с Шекспиром — здорово у вас. И все — сколько их там? — все помните?
— Нет, конечно, не все сто пятьдесят четыре, но многие. Я ведь филфак закончила, что удивительного, — скромничала она.
— Филфак? А почему же работаете с малышами? Ведь с ними в сто раз, наверно, труднее! Они все — почемучки!
Наталья
— Так случилось. Не было мест… а мне надо было в городе устроиться…
— Вы замужем?
— Нет, мама больна…
И она собралась рассказать ему всю эту историю с Сашиной бабочкой, не боясь показаться незнайкой, но он сказал:
— Да, вам не позавидуешь. Моему сынишке всего три с половиной, а уже начинается: сто ето? Посему ето? На днях жена читает ему из какой-то книжки про девочку, которая бежала в школу и ела на ходу бутерброд, а он спрашивает: «Бутебот с икой?» Вот такой юморист растет!..
Наталья Юрьевна онемела, окаменела. Померкли вмиг, повыгорели краски такой только что яркой и ласковой осени. Наступила долгая-долгая пауза.
— Вы знаете, — больным каким-то, будто и не ее совсем голосом сказала Наталья Юрьевна, когда показался из-за поворота автобус. — Я вспомнила: мне должны звонить сегодня в три…
И она пошла от него. Приостановилась, посоветовала:
— А вы бы надели кольцо, девочки бы и перестали писать вам…
Он посмотрел ей вслед, усмехнулся невесело: а из нее получится, пожалуй, пе-да-гог… Каким жестким может быть голос у такой хорошенькой девочки, назубок знающей Шекспира. Жалко. Дружбы не получится, стало быть…
И он поехал в библиотеку один.
Ехал, смотрел в окно, думал: «Какие они несчастные, эти девчонки. Всё в их жизни от случая. Встречу… не встречу…» «Они любят, чтобы на них женились», — твердит его двоюродный дядюшка, женившийся в первый раз на женщине, старше себя на десять лет, во второй раз — на ровеснице, в третий — на девчонке, которая лет на двадцать моложе его. Вот так! «Хорошо, что у нас с Анкой — парень. А то, если бы дочка, вырасти ее да потом переживай: кто ей встретится, да какой, да встретится ли…»
От слова «вырасти» что-то растаяло в груди молодого физика. Как много интересного у него впереди! Будет расти, умнеть его сын; будут расти, умнеть, мужать его ученики. Хорошо! Но к этому «хорошо» примешивалось и чувство недовольства собой. «Надо следить. Надо быть более ответственным за каждый шаг, за каждый поступок. Ты — не мальчик, ты — учитель! Сознайся: она тебе нравится, эта юная филологиня Наталья Юрьевна. И ты это и не пытался маскировать. А она… она, может, уже жила надеждой… Сейчас плачет в подушку…»
Физик ошибался. Наталья Юрьевна не плакала. Она никогда не плакала из-за мужчин, потому что еще ни разу не влюбилась ни в кого так, чтобы не обошлось без слез. И в случае с молодым физиком ей хватило и расстояния, и времени от автобусной остановки до дому, чтобы успокоиться и даже посмеяться над собой.
Подходя к своему двору, она уже бесстрастно думала: «Все-таки лучше было бы, честнее, если бы они носили кольца». Под словом «они» она имела в виду всех молодых женатых мужчин. «…А то из-за этого очкарика-физика я опять ничего не узнала о бабочках… Ну, может, мама знает…»