Летний дождь
Шрифт:
— За что ты его так, бедного? — улыбнулся Юрий.
— Это Ванька-то бедный? Предатель он! Я ему никогда не прощу!
— В чем это он перед тобой так провинился?
— Он не передо мной, он перед всем коллективом нашего совхоза провинился: он к Глобину перебежал, предатель!
— Что это за Глобин?
— Еще узнаете! Знаменитость! Лучший директор на всю округу! — Помолчала. — А вообще-то — дядя он мой, мамин брат, к сожалению.
— Почему — к сожалению?
— Так, — вяло отозвалась Лена: говорить о Глобине ей явно не хотелось.
— Только
— Взглянуть бы на него: что за птица этот Глобин? Не успел приехать — только про него и слышу…
— Птица — это точно! А у нас последнее время — беда за бедой, — явно с чужих слов говорила Лена. — Вот нас и решили с глобинским совхозом слить. Отец как узнал, так чуть и не помер…
— Во-он в чем дело! — протянул Юрий. — Тут у вас, как я понимаю, война…
— Еще какая! Ну, мы все равно, — она коротко передохнула, — мы все равно победим! Папка наш знаете какой!..
А паренек Ванька плелся за ними, соблюдая расстояние…
— Устарел я, однако, сынок, со своими идеями, — говорил на другое утро отец, с удовольствием наблюдая, с каким аппетитом завтракает сын. — Устарел…
— Не надо, папка, все образуется…
— Ты имеешь в виду последние партийные постановления? — оживился отец, приподнялся на подушках. Юрий опять удивился: как молодо загорелись глаза отца. Сам-то он так далек был все эти годы от дел села, что и о постановлениях последних знал понаслышке и теперь боялся своим незнанием и равнодушием обидеть отца. А тот, забыв о недуге, говорил, говорил, жестикулируя, посверкивая глазами:
— Понимаешь, читаю, перечитываю — время-то теперь позволяет — и будто свои мысли читаю! Знал, верил: поймут там! — указал вверх. — Все наши беды поймут! Ты думаешь — это просто, когда на твоих глазах крепкое хозяйство в убыток начинает жить! И ты все это видишь, а сделать ничего не в силах! В долгах ведь мы последнее время у государства, как в шелках! Давно, давно пора всех этих межрайонщиков в одну упряжку! А то один в бороне — семеро в стороне! А как каравай делить — всем поровну! Да если бы еще поровну! Подняться бы — теперь не время хворать… А сил не хватит — передать бы хозяйство в добрые, честные руки… уж не Глобину только, — помрачнел враз отец, опустился безвольно на подушки.
— Глобин… опять Глобин… что за Глобин? — допивая молоко, усмехнулся Юрий.
— Не люблю о людях говорить плохо, а он ведь еще и свояком мне доводится, — поморщился отец. — Но это вопрос для меня принципиальный. Потому скажу так: если вспомнить наш партийный язык, то Глобин — это шаг назад, хоть по всем показателям впереди. На мой взгляд, конечно…
— Как это: впереди и шаг назад, не пойму что-то, — пожал плечами Юрий.
— A-а, зачем тебе, — вздохнул отец. — Отдыхай лучше.
А выговориться, видно, хотелось, и он продолжал уже спокойно:
— Наблюдаю я за ним, за его, так сказать, методами, за людьми его и вспоминаю такой случай. До войны работал я в райкоме
— Да хотел, папка, домой, в Воронино, сбегать… Сколько раз во сне видел, как приезжаю туда, вхожу во двор… Что с тобой, отец? Плохо тебе?
— Здравствуйте! — в дверях стояла девушка. Увидела Юрия, вспыхнула, заиграли ямочки на щеках. — Петр Иваныч, готовьтесь!
— Ох, как вы вовремя! — понял Юрий, кто перед ним, когда она надела халат, стала инструменты для укола готовить.
— А я всегда вовремя! — взглянула она на Юрия с улыбкой. — Петр Иваныч, ну что вы дрожите? Все уже! До чего уколов боится! Аж в лице меняется
— Знакомьтесь: Танечка. А это, Танюша, сынок мой, старшой… — как ни в чем не бывало сказал отец, оправляя рубаху.
— Очень приятно! — пожала фельдшерица своей пухленькой, но крепкой ручкой сильную руку Юрия.
— Петр Иваныч! Вечером зайду! — крикнула уже с улицы.
— Получше тебе? — проводив гостью, вернулся Юрий к кровати отца.
— Лучше, Юрик, лучше. Ты иди, иди. Бабушка Лиза радешенька будет.
— Бабушка Лиза? Неужели жива? — воскликнул Юрий. Он не ожидал, что так обрадуется предстоящей встрече с бывшей своей соседкой. Тогда, в детстве, она казалась ему совсем древней старухой. И вот, оказывается, жива!
— Жива! Одна она там живет.
— Как одна?
— Нету, Юрик, деревни Воронино. Два-три домишка… — И щеки вспыхнули нервным румянцем…
— Отец, ты бы отдохнул — нельзя тебе волноваться… — успокаивал Юрий отца, а сам едва сдерживался: так хотелось узнать о Шуре. Где она теперь? Он ведь надеялся, что она по-прежнему живет в Воронино.
— Отдохну, Юрик, ты иди, иди… А что: вспоминал, значит, Воронино?
— Да не так чтобы уж часто… Но раз — это запомнилось— стоял как-то у телефонной будки, ждал. А в самом центре города было. Стою, жду. Мимо народ лавиной. Много людей — поток. И все мимо… И вдруг мысль такая… Что же это я стою здесь? Посреди чужого города. Среди чужих людей… Да зачем я здесь?
А перед глазами домишко наш, речка за огородом, лес… Рассказывать долго, а было — мгновение…
— Понимаю…
Шел Юрий по селу — незнакомые люди здоровались с ним. То ли знали, чей он сын, то ли по старинному деревенскому обычаю.
Когда проходил мимо магазина, вспомнил, что приехал в дом отца без подарков. Решил исправить оплошность, поднялся на высокое крыльцо сельмага.
Продавщица Груня, увидев его, кинулась к кожаному пальто, спрятала его вместе с вешалкой за ширму.