Лето на колёсах [Повести]
Шрифт:
— Суфлёр обязан сразу войти во все роли…
— Входи, но только шёпотом.
Влас стал «входить в роль шёпотом». Но бандиты затопали на него ногами:
— Что ты там себе под нос бубнишь? Слова артистам нужны, а не твоему носу.
— Попробуй угоди — то им громко, то им тихо…
— Читай средне, чтобы нас было слышно, а тебя нет.
— Когда меня не слышно, то и тебя, Борька, почему-то не слышно…
Пришлось начинать репетицию сначала. Исполнители с непривычки то и дело путали друг друга:
— Повторим ещё раз. Охрипнем, но не сдадимся! — сказала Света.
Власу понравилась роль суфлёра — что ни скажи, артисты, словно попугаи, тут же повторяют. Вот так бы на уроках! Но Анастасия Ивановна ставит двойку даже за самую лучшую подсказку.
— За моей спиной, как за каменной стеной, — хвастливо сказал Влас. — Суфлер высшего сорта!
Вечером его поместили в суфлёрскую будку. Там тесно — ни сесть, ни лечь. Можно лишь стоять. Влас выпрямился во весь рост и стал ждать начала представления.
В зале переговаривалась, хлопала сиденьями публика, а на сцене, готовясь к спектаклю, бегал Глеб Горошин с трубкой в зубах. Его не узнать: нос из красной бумаги, волосы из рыжей пакли, а на йогах разноцветная обувка — на правой чёрный кирзовый сапог, на левой — белый валенок. Точно так же был обут и Боря Саблин. Только валенок у него на правой ноге, а кирзовый сапог на левой. Бумажный нос его постоянно отваливался, и Боря ходил по сцене сразу с двумя носами. На голову был нахлобучен дырявый картуз. Таких злодеев и на картинках в страшных книжках не встретишь.
Раскрыли занавес. Боря надвинул картуз ещё ниже и применил бумажный нос на законное место, а у Глеба чуть было не сполз с головы рыжий парик, когда он схватил себя за полосы.
Притихший зал напряжённо следил за разбойничьими происками Бори Саблина и Глеба Горошина. Влас, высунув нос из будки, читал текст пьесы, и бандиты громовыми голосами повторяли шепоток суфлёра.
На сцену выбежала Света Оленина с группой пионеров. Сейчас начнётся самое интересное. Зрители замерли в ожидании.
Света посмотрела на бандитов, ожидая, что ей подскажет Маковкин.
Взъерошенная голова высунулась из-под колпака перед сценой и тут же юркнула обратно, ничего не сказав.
— Да читай же дальше! — прошипела, приблизившись пилотную к будке, Света Оленина.
Влас в ответ строил какие-то непонятные гримасы, пожимал плечами, тыкал пальцем в пьесу перед собой и… молчал.
Света ничего не могла понять. Тогда Маковкин наполовину высунулся из будки — так, что его сразу увидел весь пил, и, потрясая бумажкой, объяснил:
— Последняя страничка куда-то задевалась. Никак не на Иду. Должно быть, в пальто забыл…
У Светы от переживаний задёргались губы и даже выступили
— Занавес… Закрывай… Не можем же мы целый час стоить с раскрытыми ртами…
Зрители ничего не могли понять, изо всех сил топали ногами и свистели.
Побледневшего Власа Маковкина «бандиты» вытянули из будки и пинками вышвырнули за кулисы. Он стремглав бросился и гардеробную, обшарил карманы своего пальто. Увы! Конец пьесы как в воду канул. Тогда он обследовал за кулисами все тёмные углы, переворошил до дна мусорный ящик, заглянул в артистическую уборную — безрезультатно!
Возмущение зрителей не знало предела. Кто-то бросил на сцену огрызок яблока, кто-то выкрикнул: «Долой артистов погорелого театра!»
Желая уберечь артистов от страшного позора, суфлёр Влас Маковкин выскочил на сцену, встал перед занавесом и сказал:
— Не шумите, уважаемые зрители! Листочек от пьесы потерялся. Мы ищем…
Не дав ему договорить, зал зароптал с новой силой.
— Раз не хотите сидеть смирно, то мы вам покажем весёлую клоунаду — про Тика и Така…
Махнув рукой на улюлюкающих зрителей, Влас подбежал к Глебу Горошину:
— Срочно перестраивайся на Тика!
— А что Тику надо говорить?
— Говори, что в голову взбредёт. А главное — громче смейся. Прыгай на одной ноге и хохочи что есть мочи. Я тоже буду хохотать. Мы весь зал обхохочем…
Влас содрал паклю с головы Бори Саблина и натянул её на себя. Потом приказал дежурному Жене Карпову:
— Занавес! Немедленно!
Завидев на сцене двух клоунов, зал немного успокоился.
— Ха-ха! Здравствуй, Тик! — засмеялся Влас и запрыгал на одной ноге.
— Ха-ха! — засмеялся Глеб и тоже запрыгал. — Здравствуй, Так!
— Ха-ха! Скажи, кто из нас главный дурак?
— Ты, Так, и есть главный дурак.
— А ты, Тик, озорник! — показал ему язык Влас Маковкин и стал делать свой коронный номер — стойку на руках. — Твой друг Так в школу ходит так…
Под аплодисменты зала он прошёлся вокруг Тика и затем, осторожно переставляя ладони, приблизился к краю сцены, где возвышался колпак суфлёрской. И тут тело его, утратив равновесие, качнулось, руки дрогнули, и Влас с головой ухнулся в темноту будки…
Зал засмеялся, захлопал, восторженно закричал:
— Вот это трюк!
— Настоящий циркач!
Влас, прислушиваясь к радостному гулу, сидел на дне суфлёрской ни живой ни мёртвый. Ощупывал сам себя. Ноги целы. Руки целы. Голова цела. Лоб тоже цел, даже без шишки.
Влас приподнялся и вдруг увидел под собой бумажку.
На дне суфлёрской лежал злополучный листок из пьесы «Не всё то золото, что блестит»…
Влас выпрыгнул из будки и, хохоча, замахал листком над головой.