Лето ночи

Симмонс Дэн

Дуэйн раскрыл том и, привычным жестом поправив очки, склонился над ним. Все записи были сделаны не на английском, а на какой-то фантастической смеси арабского и хинди: каждая строчка – сплошной забор из крючков, палочек, росчерков и причудливых орнаментов, не поддающаяся расшифровке вязь незнакомых символов. Ни одного пробела между словами. Но над каждым массивом текста были проставлены цифры, и они-то как раз зашифрованы не были. На одной из страниц Дуэйн прочел: «19.3.57».

Дядя Арт часто говорил, что принятая в Европе, да и в остальном мире, манера датирования записи – сначала указывать число, затем месяц и

только потом год – более разумна, чем американская. «От малого к большему, – сказал он племяннику, когда тому было лет шесть. – В этом есть чертовски много здравого смысла». И Дуэйн всегда был с ним согласен. Таким образом, эта запись была датирована девятнадцатым марта тысяча девятьсот пятьдесят седьмого года.

Мальчик сунул книгу обратно и вытащил самый крайний том. На первой странице было написано: «1.1.60». На последней, незаконченной: «1.6.60». В воскресенье утром дядя Арт не делал записей в дневнике, но он сделал их в субботу вечером.

Ты готов?

В дверном проеме стоял Старик, держа в одной руке костюм, упакованный после химчистки в полиэтиленовый пакет, а в другой – старую спортивную сумку дяди Арта. Он шагнул в круг света от настольной лампы и кивком указал на том в руках сына.

Это та книга, которую Арт тебе вез?

– Думаю, да, – после секундного колебания ответил Ду-эйн.

– Тогда забирай ее.

Старик направился к выходу через кухню.

Дуэйн выключил свет, постоял еще минуту, размышляя о том, что в остальных толстых томах дневника заключены восемнадцать лет жизни дяди и он, Дуэйн, возможно, поступает сейчас не так, как нужно. Ведь совершенно очевидно, что дядя Арт сознательно вел дневники особым личным кодом, не желая поверять посторонним сокровенные мысли. Но расшифровывать всяческие коды было давним увлечением мальчика. И если он найдет ключ к этому коду, то прочтет то, что не предназначалось ни для него, ни для кого-либо другого.

«Но ведь дядя Арт сам собирался рассказать мне о своей находке, – убеждал себя Дуэйн. – И он был явно встревожен. И как будто слегка испуган. Он говорил так серьезно и взволнованно…»

Мальчик вздохнул и взял со стола тяжелую книгу, особенно остро ощущая в этот момент присутствие дяди: о нем напоминал слабый аромат табака, особый, чуть затхлый запах старых книг и кожаных переплетов и даже едва уловимый запах пота физически работающего человека.

В темной комнате это ощущение будило в душе Дуэйна тревогу, как будто призрак дяди стоял здесь же, за спиной, и приказывал взять в руки дневник, снова сесть за стол, включить свет и читать, читать, читать… А он, призрак, будет витать рядом. Дуэйну вдруг показалось, что чьи-то холодные пальцы коснулись его шеи.

Дуэйн неторопливо пересек кухню и присоединился к отцу, ожидавшему его в машине.

Дейл с Лоренсом целый день играли в бейсбол, не обращая внимания на грозные тучи и перенасыщенный влагой воздух. К обеду они с ног до головы покрылись толстым слоем пыли, которая, смешавшись с потом, черными струйками стекала по коже. Едва завидев сыновей, мать приказала им немедленно, не поднимаясь на второй этаж, раздеться, а Дейлу велела отнести все грязное белье к стиральной машине, которая стояла в самом дальнем углу подвала.

Подвал Дейл просто ненавидел. Это была единственная часть старого дома, где он чувствовал себя крайне неуютно. Летом все было нормально и ему почти

не приходилось сюда спускаться. Другое дело зимой, когда Дейл должен был каждый вечер после обеда наполнять углем специальный ящик.

В подвал вела лестница, ступеньки которой предназначались, по-видимому, для великана: каждая из них была высотой не меньше двух футов. Огромная бетонная лестница делала поворот налево, проходя между наружной стеной и стеной кухни, отчего создавалось впечатление, что подвал гораздо глубже, чем на самом деле. Лоренс называл лестницу «тайным ходом в подземную темницу».

Голая лампочка над верхней ступенькой почти не освещала ту часть коридора, которая вела к топке. Там была еще одна лампочка, но зажечь ее можно было, только дернув за шнур, висящий над бункером для угля. Проходя мимо него, Дейл глянул вправо, на проем в стене фута в четыре высотой, начинавшийся чуть повыше края бункера и служивший для загрузки. От потолка до пола было не больше пяти футов, и Дейл знал, как трудно отцу стоять здесь, согнувшись в три погибели, и шуровать лопатой. Ящик, сейчас закрытый крышкой, находился ниже уровня прохода, так что уголь в ожидавшее его чрево приходилось сбрасывать сверху вниз. Позади ящика, заполняя собой остаток помещения, располагалась сама старинная топка – огромный уродливый железный остов с протянувшимися во всех направлениях щупальцами труб.

Когда зимой приходилось загружать ящик углем, больше всего Дейл ненавидел не саму работу, хотя с его рук всю зиму не сходили мозоли, и даже не угольную пыль, которая оставалась в уголках рта даже после чистки зубов, – нет, больше всего он ненавидел подземный лаз позади бункера.

Самая дальняя стена начиналась в трех футах над грязным цементным полом и заканчивалась, не доставая до потолка и оставляя обнаженными покрытые паутиной трубы. Дейл знал, что пустое пространство проходит под большей частью той комнаты, которую отец называет кабинетом, и тянется до самой передней террасы. Загружая уголь, Дейл иногда слышал возню мышей и стук коготков более крупных грызунов, а один раз, быстро обернувшись, успел заметить пару маленьких красных глаз, пристально наблюдавших за ним.

Родители часто хвалили Дейла за усердие и быстроту, с которой он наполнял ящик. Для него же самого эти двадцать – или около того – минут зимнего вечера были наихудшим временем в жизни, и он готов был работать с любой скоростью, только бы поскорее наполнить проклятый ящик и пулей вылететь из подвала. Когда бункер бывал только что загружен, Дей-лу не было нужды заходить глубоко в подвал, но ближе к весне, когда количество угля уменьшалось до небольшой кучки в самом дальнем углу, приходилось тащиться через весь бункер, загружать ящик, поднимать его и идти обратно спиной к лазу.

Вот почему одной из причин, по которым Дейл любил лето, было отсутствие необходимости спускаться в подвал. И сейчас, бросив один лишь взгляд на темнеющую кучу антрацита, мальчик увидел, что его осталось совсем мало. Жиденький лучик света едва заметно блеснул на гладких поверхностях бункера, но лаз оставался в полной темноте.

Дейл отыскал первый шнур, дернул его, мигнул от вспышки, обогнул топку во втором помещении, где, кроме нее, ничего не было, пересек следующий отсек, в котором отец устроил верстак, и свернул вправо, к последнему закутку – там стояли стиральная машина и сушилка.