Лето по Даниилу Андреевичу // Сад запертый
Шрифт:
Засеменила на каблучках в палату.
Валерий, Иван Карпович и Семен спали прерывистым сном человека в казенном доме. Первым очнулся Иван Карпович, приоткрыл воспаленные веки и увидел мужика, который отодвинул ширму одновременно с полою куртки, нащупывая там что-то, а следующим движением поднес руку к лицу предостерегающим жестом молчания; почему-то не указательным, а большим пальцем коснувшись губ. К этому моменту проснулись уже и Семен, и Валерий. Мужчины молча смотрели на троицу в кожаных куртках, застывшую у ложа нового соседа. Один из бойцов для верности
– Не Жмур, нет.
– Но и не наш.
Грюнберг взмахнул в его сторону рукой с тонкими узловатыми пальцами.
– Об этом очень легко забывается, – печально сказал профессор, – особенно когда оперируешь столетиями… Так и кажется, что стоишь на вершине, над ними… А они внизу, как облака. Проносятся.
Данька шагал по набережной; очень быстро, почти бежал. В голове все стучали слова Грюнберга: проносятся, проносятся. Он шел и думал так стремительно, что мысли, казалось, обгоняют постепенно поднимающийся, нарастающий порывами осенний ветер. На заливе начинались шторма. Вода билась о набережную и тоже прирастала. Бледное, умытое, до жестяной белизны стертое солнце сверкало, слепило нещадно и холодно, так продолжалось уже не первый день, но вот сегодня было тепло и просто ветер. Над городом, нарезая кольца, стрекотал вертолет.
Когда Данька подошел к своему дому, из подъезда как раз вывалились эти двое: участковый мент и зеленый человечек.
– О! – обрадовался военный дядя, старлей; чуть младше Даньки, зато с усами. – Ты не из десятой квартиры будешь?
– Да, – только и нашелся ответить. Про себя он уже решил: будь пока что будет. Любовь Игоревна, его научрук, через неделю вернется; следует позвонить и извиниться, но просьбами не донимать. Выгорит – так выгорит; нет – и не надо. По правде сказать, после разговора с Грюнбергом шевелилась плохонькая, но надежда: Данька слышал, что когда год назад кафедра решала, цапаться ли с военными за выпускников или погодить, именно Александр Николаевич сказал им всем такую пламенную речь, что в итоге… В итоге…
– В итоге так: распишетесь сами или документы придется проверять? – пробасил участковый. Ему вся эта тягомотина с уклонистами уже в печенках; надоело; будто своих забот нет.
– Хотя досталось крепко.
Старший вынул из бумажника пару американских купюр и положил на тумбочку Ивану Карповичу: пацану на лечение; ну и апельсинов там на общак купи, отец, сока там всякого. Поправляйся. Все, мужики – поправляйтесь.
Хлопнул Ивана Карповича по плечу.
Так же быстро, как появились, они исчезли.
Но это был еще не конец.
Пару часов спустя на отделение попыталась зайти еще одна бригада – ее остановил не охранник, а скорее доктор Аванесян, невыспанный и злой после дежурства, а также вовремя прибывший на подмогу завотделением Михаил Павлович, который, будучи не в духе (то есть почти всегда), обладал загадочной сверхспособностью наводить страх на все пока еще живое.
– Куда направляемся? Без бахил, спрашиваю, куда направляемся?.. Кругом марш, лестница налево.
В середине дня
– Почему не доложили? Огнестрела нет, в сводках по медсанчасти все есть. Хотите взглянуть на хлопца? Пройдемте. Лера, дайте карту… Вот, все зафиксировано… Криминальный характер травм? Не исключаю. Но, быть может, просто упал неудачно или ДТП, что скорее. Почему на льду? Откуда мне знать? Придет в себя – опросите. У нас знаете сколько таких загадочных травм по району? Мужик на спор по пьяни взял бензуху в левую руку и отхерачил себе хозяйство. Жена откусила мужу нос в порыве страсти. Или, вот, недавно – вдова из урочища Яппиля после смерти супруга сожительствовала с цепным псом, в результате ссоры влюбленных получила покусы спины и плеч, а также травматическую ампутацию левого уха. Предлагаю расследовать.
Милиционеры, похохатывая, удалились.
Данька смотрел под ноги, все еще о чем-то раздумывая. Потом вскинул глаза на мента, на старлея. Сообразил чего-то.
– Ручка есть?
Военный радостно полез в планшетку. Придерживая повестку, все смотрел на Даньку подозрительно, будто ожидал, что он сейчас бумаженцию прямо из-под пера выхватит и съест.
Заросший красными по осени кленами бульвар; клочья листьев и туч, середина солнца. Ветер густой и свежий, дышишь, как пьешь, и чем больше, тем больше хочется. Дальше по улице заурчала машина.
Старлей неровным жестом оторвал у повестки корешок и быстро отступил на шаг.
– Все? – устало спросил Ворон.
– Все, – радостно кивнул военный и осклабился: – До встречи.
Щас тебе, – думал Данька, поднимаясь по лестнице. Скажусь больным, уеду к бабушке. В деревню. В турпоход.
В общем, он уже знал, что не уедет никуда: бабушке объяснять про военкомат было еще унизительней, чем Грюнбергу. Строгая Екатерина Игоревна; или Даньке так казалось. Ворон злобно толкнул от себя входную дверь квартиры. Грохнул кулаком в притолоку. А что еще оставалось?
…Оставалось чуть больше недели. Первые пару дней Данька шатался по квартире, время от времени исступленно хватаясь за какую-нибудь книжку. Читать не получалось; он был весь напряжен, изнутри как поднывало. Он позвонил маме в Нью-Йорк, спросил, как дела. Разговаривал с ней так тихо и ласково, что мать, привыкшая к его обычному небрежно-холодноватому тону, даже забеспокоилась: Данечка, ты не заболел? С матерью они так давно поддерживали светские отношения, что удивляться внезапному потеплению у нее были все основания.
Михаил Павлович зашел в ординаторскую, где переодевался сменившийся Аванесян, и предложил ему достать заначенный коньяк.
А температура у недавно горящего, словно в адском пламени, Адама – пошла на спад.
– Антибиотики, небось, литрами льете? – пожурил доктора Аванесяна доктор Кольцов за третьей рюмкой.
– Льем, а что делать-то! – заверил Рафаэль Леонидович.
– Ну и правильно, – согласился Кольцов и покатал коньяк во рту, отчего его недлинная густая борода встопорщилась сначала на одной щеке, затем и на другой.