Лето потерянных писем
Шрифт:
– Вообще-то в озере полно голых парней, а на пляже – одетых девчонок, – заметила Джейн.
– Верно. Ясно. Что мне делать?
Мне так и не удалось проработать стратегию, потому что с берега я услышала свое имя, произнесенное низким изумленным тоном.
– Эй, Шенберг, – позвал Ной. – Как водичка?
Ладно. Попробую. Я повернула к берегу, ради безопасности держа подбородок и все, что ниже, под водой.
– Отличная, – крикнула я в ответ. – Присоединишься?
– Не. – Ной пожал плечами, едва сдерживая ухмылку. – Думаю, останусь
Подруги прыснули со смеху и начали грести по-собачьи.
– Вы на моей стороне, – прошипела я им вслед, а потом сказала громче Ною: – Трус.
– Правда? А ты? Долго планируешь там просидеть?
– Возможно.
Ной вошел в воду, стягивая с себя рубашку.
– Что ты делаешь? – взвизгнула я.
Он скомкал ее в клубок.
– Лови.
К моему величайшему удивлению, я поймала. Ной отвернулся и направился обратно к друзьям.
Держа его рубашку над водой, я смотрела, как он уходит. Что с ним такое? Он мог бросить меня на произвол судьбы. Он мог смутить меня еще сильнее или просто проигнорировать.
Неужели Ной пытался сберечь мое гипотетическое целомудрие? Которому, если честно, я была рада, потому что оказалась совсем не готова последовать совету Джейн. Я повернулась спиной к пляжу и быстро натянула рубашку. Убедившись, что Ной вернулся к своим друзьям и не смотрит, я рванула на берег и натянула низ от купальника, а потом точно так же осторожно под его рубашкой надела верх.
Мне надо снять его рубашку и надеть свою футболку. Определенно надо. Но летние ночи не для этого предназначены.
Я подняла голову и снова посмотрела на Ноя. Минуты не прошло, как он бросил взгляд в мою сторону (то есть время от времени он кидал на меня взгляды, пока я неуклюже одевалась? Надеюсь, нет!). Спустя мгновение он подошел.
– Не ожидал от тебя такого.
– Что ты хочешь сказать?
– Ничего. – Я услышала улыбку в его голосе. – Подумал, ты все лето будешь строить из себя Нэнси Дрю. Разве это не напрасная трата времени?
– Говорят, молодость бывает только раз. – Я потянула за край его рубашки и бросила взгляд на толпу, из которой он вышел. – Это твои друзья?
– Да. – Наверное, я скорчила гримасу, потому что Ной вдруг прищурился. – Что?
– Ничего. Они… – все как на подбор однотипные и чуточку, – милые.
– У тебя ужасно получается изображать безразличие.
Я знала, что стоит держать рот на замке, но хотелось его уколоть, смутить, как он сделал со мной.
– Вся эта энергетика Нантакета немного консервативнее, чем я привыкла.
– Потому что ты не ожидала, что Нантакет окажется таким стереотипным, – сухо ответил Ной, и я не удержалась от улыбки. – Нравится же тебе придираться.
– А остальным нет?
– Я стараюсь не судить строго, пока не узнаю человека, – беззлобно сказал Ной.
Господи боже.
– Ну, значит, ты лучше меня.
Ной ухмыльнулся.
– И, да будет тебе известно, консервативность – это очень по-еврейски
– Слабо верится.
– Ральф Лорен учился в ешиве [7] .
– Не было такого.
– Его родители хотели, чтобы он стал раввином. Его настоящее имя – Лифшиц.
Я засмеялась.
7
Ешива – еврейское религиозное учебное заведение.
– Ты только что это придумал.
– Погугли.
– Обязательно. – Я снова бросила взгляд на его друзей, на их загорелую кожу и светлые волосы. – Значит, ты утверждаешь, что являешься консерватором, потому что ты еврей, а не потому что пытаешься влиться в элиту Нантакета?
Ной насмешливо улыбнулся.
– Да, я хотел сказать, что на Нантакете проще быть консерватором.
– Проще? Почему?
– Ты и сама знаешь. Удобнее.
Я внимательно посмотрела на него, наклонив голову. Мы находились в своем маленьком мирке, над нашими головами сияла луна, и от купания в озере я будто заново родилась, а кожа стала шелковистой.
– То есть ты специально одеваешься консервативно, чтобы вписаться в тусовку?
Ной тоже посмотрел на своих друзей, а потом на меня.
– Да, немного. Не в плохом смысле – это меня не напрягает. Но, конечно, за последние пару лет я заметил, что здесь все иначе, чем дома, и легче не выделяться. Да, звучит тупо.
– Звучит реально. – Я задумалась. – Как выделяться?
– О, ну знаешь, – слабо улыбаясь, продолжил Ной. – В Нью-Йорке мне вообще не приходится думать о том, как должен вести себя еврей. Никто и глазом не моргнет, если ты помянешь Соломона Шехтера или Симхат Тора, или еврейский общинный центр. Если не хочу, я не должен представлять иудаизм или даже вообще быть иудеем из-за того, что так поступают остальные, и я могу быть неверующим и участвовать в критических обсуждениях. Порой здесь мне приходится чаще об этом задумываться, чтобы своими поступками не добавлять нежелательных стереотипов. – Ной посмотрел на меня. – Ты меня понимаешь?
В моем городе еврейская община была такой небольшой, что мои впечатления отличались от ощущений Ноя. Я никогда не чувствовала себя окруженной еврейскими общинами или определенными условиями, но притом у меня ни разу не возникло чувства, что я обязана представлять иудаизм. Мы следовали своей вере в кругу семьи. Но, возможно, это облегчало задачу, ведь я никогда не чувствовала, что вообще должна что-то представлять.
– Немного. Это подавляет.
– Наверное. Не знаю. В детстве я не задумывался над этим. Я просто был счастлив сюда вернуться, сбежать из города и плавать или кататься на лодке. Но теперь… – Ной пожал плечами. – Мою семью очень волнует наш облик. Я не хочу их нервировать.
Оу.
– Вот почему ты так беспокоишься, что у твоего деда и моей бабушки мог быть роман?
Конец ознакомительного фрагмента.