Лето радужных надежд
Шрифт:
Кстати, вещи остались на квартире у Кеши. Возвращаться? Нет уж. Пусть мать высылает бандеролью. Нет, только вперед. В Москву!
Если бы мог, Богдан прибавил бы еще газу, прорезал бы воздух ракетой – двести, двести пятьдесят, триста километров в час. Но его «богиня» все же не год назад была на конвейере собрана. Больше ста тридцати она не давала. Тем не менее скорее в Москву, прочь от города-колодца.
Зазвонил телефон. Богдан бросил взгляд на экран: кто? Мама. Мама, чтоб ее! Он нажал на «отбой». Через минуту проклятый мобильный снова запиликал. Богдан зарычал, но трель не унималась. Мама, ты опять?! Нет, этот звонок был из другой оперы – Краснобоков, всеобщий знакомец, агент, деловой сводник, сваха на проценте.
– Да! – с раздражением сказал Богдан.
– Это Виктор Степаныч. Дошел до меня слух, Богдан
– Искал, было дело.
– Как, уже нашли?
Богдан расслышал огорчение в голосе собеседника и почувствовал, как в нем просыпается азарт.
– А вы расскажите, Виктор Степаныч, на какой предмет интересуетесь?
Глава 4
Юля пробиралась между овощными рядами. Несмотря на будний день, людей на рынке было много. Старухи-пенсионерки тащили за собой сумки-тележки (вот одна наехала Юле на ногу и не извинилась). У прилавка с узбекскими абрикосами стояла женщина в джинсах и футболке с небрежно схваченными в хвост волосами. Одной рукой она щупала фрукты, а другую ее руку дергала девчонка лет пяти, тянувшая на одной ноте: «Мааам-маам-мааа-мороженоееее». «Подожди», – стальным голосом ответила мать, не оборачиваясь. У соседнего продавца покупал полкило черешни молодой человек в сером костюме и с портфелем. Похоже, он, как и Юля, сбежал на рынок во время обеденного перерыва.
Крытые прилавки отбрасывали резкую тень, но в сантиметре от тени нещадно палило солнце. Юля почувствовала, что воротничок ее белой блузки неприятно липнет к коже. Она вышла из овощного ряда и пошла по открытому пространству. Впереди было то, что ей нужно: продавцы железяк. Так она их назвала. Возможно, сами они называли себя продавцами инструментов и скобяных изделий, или жестяными рядами, или еще как, а для нее все эти предметы, поблескивавшие на прилавках, были просто железяками. На одних столах лежали разобранные на части краны и трубы, на других – болты, шурупы и гайки в плоских прозрачных коробках, у кого-то – радиодетали, у кого-то – загадочные для нее стальные шайбы, круги, решетки. Юля не понимала, почему существует этот рынок, почему покупатели не могут просто пойти в ближайший хозяйственный магазин… Но раз железячные ряды были, значит, они каким-то образом оправдывали свое существование. Она сама пришла сюда, так как то, что ей требовалось, в магазине хозтоваров имелось в виде двухлитровой банки по впечатляющей цене, а когда она спросила, нет ли упаковки поменьше раз в двадцать, ее отправили сюда, на центральный рынок.
Она прошлась вдоль одного ряда, второго, но нужного не увидела. Тогда Юля спросила наугад, у ближайшего продавца:
– Нет ли у вас машинного масла?
– Какого?
Юля замялась. Оно еще и разное бывает?
– Для чего вам?
– Для часов.
Продавец, мужчина лет тридцати, посмотрел на нее скептически и покачал головой, будто она просила продать ей из-под полы запрещенный товар.
– Вон там, – показал он, – часовые детали где. Туда.
Часовой прилавок – точнее, даже два, укрытых навесом – заполняли старые наручные часы и циферблаты, в коробочках лежали шестеренки, поблескивали камушки, рядами лежали пинцеты и пинцетики, миниатюрные отвертки, лупы. Позади прилавка стоял мужик в возрасте, с синеватыми от бритья щеками и настолько длинным лицом, что он мог бы играть лошадь без грима. Когда Юля спросила у него машинное масло для часов, он вскинул брови так высоко, будто она сделала ему неприличное предложение.
– Это вам зачем, девушка милая?
– Представьте себе, для часов! – резко ответила Юля.
– Что у вас с часами?
– Стрелка плохо идет.
– Да, можно пружину смазать, если идет вяло. Только сначала нужно проверить ее, пружину. Или дело не в пружине, а у вас фрикционный узел сломался. Или переводное колесо надо менять. Или еще десять причин. Ферштейн, девушка милая?
Юля расстроенно засопела. Будто она не понимала, что тут может быть десять причин! А скорее – сто десять, потому что кто его знает, какой там механизм, в бронзовом таймере, изготовленном в мастерских «Сен-Жермен и сыновья»! Он же не просто антикварный, он единственный в своем роде! Есть ли на свете другое устройство, способное отправить в любую точку планеты? Пусть на пятнадцать минут, пусть бестелесно,
– Несите свои часики в мастерскую, – заключил продавец.
– Отнесла бы. Но не могу, – буркнула Юля.
Бронзовый таймер был частью коллекции Домского художественного музея и пребывал в хранилище. Юля, как сотрудник музея, могла навещать его практически в любое время с десяти до шести по будням, но вынести его – нет-нет, об этом нечего было и думать. На кражу она никогда бы не пошла, а чтобы отправить таймер официальным ходом в починку, надо было обосновать необходимость реставрационных работ (письменно): с какой это стати музею тратить деньги на экспонат, не выставленный в зале? Ах, там поломка, не ходит? И пусть стоит, не ходит, у нас музей, а не цирк… А стоило только представить, как какой-нибудь часовой мастер заводит таймер и вдруг оказывается в Тимбукту… Нет, единственное, что могла попробовать Юля, – это умаслить творение Сен-Жермена.
– Дайте мне, пожалуйста, самый маленький пузырек часового масла, – твердо сказала Юля. – И еще эту… нет, вот эту, самую маленькую отвертку.
Продавец шумно, по-лошадиному, фыркнул, но назвал ей цену. Когда Юля засовывала в сумку свои приобретения, он попытался в последний раз вразумить ее:
– Как крышку откроете, не крутите сами ничего! Загубите механизм.
– Спасибо, – зубасто улыбнулась Юля.
– Загубите!
В музейном подвале веяло кондиционированной прохладой, и после прогулки через город, нагретый летним солнцем, это было приятно. Знакомая табличка «ДПИ. Зап. Европа» на стальной двери. Юля коснулась замка электронным пропуском и потянула на себя тяжелую дверь. Комнату заполняли застекленные стеллажи, а на них пребывало то самое ДПИ – декоративно-прикладное искусство. Сокровища. В отделении бронзы, между статуэткой конного рыцаря и чернильницей в стиле ампир, распростер крылья орел. Небольшой, размером с яблоко, покрытый нежно-зеленой патиной, он взлетал с круглого постамента. На первый взгляд орел выглядел как пресс-папье, возможно, им он и служил долгие годы на письменном столе какого-нибудь помещика Домской губернии, прежде чем был экспроприирован и попал в советский музей. Но Юля знала его секрет.
Она провела пальцем по ленте, опоясавшей постамент статуэтки, нажала на рельефные сандалии Гермеса, и нижняя крышка с щелчком раскрылась. Под ней был круг с часовыми рисочками и единственная горбатая стрелка. Волшебный таймер. Еле видный, с паутинку толщиной зазор по краю круга намекал, что под ним скрывается механизм, на месте «двенадцати» в тени пряталась крохотная головка винта.
– Уважаемый орел, вы, пожалуйста, не обижайтесь, – сказала Юля, повернув статуэтку к себе головой. – Я бережно. Ласково. Мне очень нужно!
Она сама не знала, зачем говорит это вслух. Не ответит же ей бронза!
– У меня это, в конце концов, профессиональное. Я искусствовед, между прочим, а дальше Эрмитажа не ездила. Лувр, галерея Уффици – это для меня насущная необходимость! Разве пятнадцати минут перед Боттичелли – достаточно? Дайте мне полчаса хотя бы!
В хранилище не было стола, на котором она могла бы разложить таймер и инструменты, поэтому Юля оставила их на втором стуле. Свет был лишь один – верхний, от галогеновых ламп, и для предстоящей тонкой работы его едва-едва хватало.
Юля осторожно открутила винтик купленной часовой отверткой, перевернула статуэтку – и винт выпал ей в ладонь. Крышка-круг с часовыми делениями держалась, и Юля подцепила ее принесенным из дома пинцетом. Затаив дыхание, она подняла ее вместе со стрелкой и отложила на лист бумаги.
Внутри было непознаваемое. Сотни мельчайших шестеренок размером с букашку цеплялись друг за друга микроскопическими зубчиками и перекрывали друг друга слоями. Среди них стальным блеском сияли миниатюрные молоточки, кольца, острые стрелочки, какие-то полоски с гравировкой… Это выглядело не как часы, пусть и сложные. Это выглядело как застывший механический микрокосм.