Лето радужных надежд
Шрифт:
Степа помолчал.
– И что теперь? Угу. Куда возить тебя? А? У тебя что ни дом, так – ба-бах! Угу. То волкодав, то еще что похуже. Памятные места. Может, это… не нужно тебе, ну, не нужно в Домске квартиру покупать?
Богдан усмехнулся.
– Нет, господин риелтор, вы от своих обязанностей не увиливайте. Я подумаю. Давай-ка сейчас прокатимся по городу, на районы посмотрим. А я подумаю.
Соловей-старший прибавил газу и помчался по узкой улице, обгоняя редкие машины. Мимо мелькали тополя, фонари, подъезды. Он вырвался на широкий проспект и сразу стало легче. К реке! Нежно-синяя «богиня» полетела к Меже, отбрасывая в стороны здания и перекрестки. Распахнулась перед ними Соборная площадь, зазвенели
Первый раз он увидел Генку в троллейбусе, когда ехал в никуда. Был ноябрь, погода премерзкая, дождь заладил с утра. Особенно не пошляешься по улицам. А время где-то провести надо, потому что Богдан ушел из школы, еще со второго урока (последний месяц он часто так делал). Ну вот. Дождь. Пустое время. Куда? А в троллейбус. В любой, вот хоть в этот, второй номер.
Гена – тогда еще безымянный, просто какой-то парнишка тех же примерно лет, что Богдан, – вошел в троллейбус и плюхнулся на свободное сиденье, – как раз напротив Богдана. Тощий, зато высокий, а еще угловатый: локти, колени, скулы, уши – все в стороны торчит. И под губой – кривой шрам. Уу, класс! (Позже Гена рассказал, что это папаша по пьяни ему лицо разбил, давно еще, когда он с ними жил.) Сразу захотелось двинуть ему, нарваться на драку. Богдан уже примерился встать, задеть будто невзначай (дальше – понятно: «Ты чего?» – «А ты чего?» – и так далее). А парнишка вдруг вынул из кармана складной ножик, лезвие в пол-ладони длиной, и стал ковырять черную кайму под ногтем. Водитель объявил: «Следующая остановка…» Богдан текучим движением поднялся и ни единой былинки не задевая вышел.
В следующий раз он увидел владельца ножика в особый день. В тот день Даня школу отменил вовсе – потому что получил Письмо. Утром он проверил почтовый ящик в подъезде, как проверял каждый день, начиная с того августовского дня, когда догадался, что должно прийти письмо, телеграмма, посылка – в общем, известие. Прежде там обнаруживалась обычная дребедень – мамины журналы «Юность», «Новый мир» и тэ пэ, а если письма, то не те. А сегодня пришло то самое, долгожданное Письмо. Богдан схватил его, как горячую картошку, сунул внутрь в куртку и помчался – на улицу, прочь.
Сначала он дернул в сторону школы – на тот случай, если мама выглянет из окна: пусть увидит, что ей надо увидеть. (Ему совсем не хотелось расстраивать мать, она и так после идиотских, фальшивых похорон была как замороженная – она-то думала, что отец погиб.) Завернув за угол, Даня остановился и посмотрел еще раз на письмо. Углы бумажного конверта были чуть помяты, а сам конверт был иной, не чета тем, что продавались на почте. Те были белые, небольшие, с картинкой сбоку: розы или маршал какой-нибудь. Этот – сразу видно, что иностранец: длинный и вытянутый, без всяких роз, из желтой, чуть глянцевитой и похрустывающей бумаги. Адрес написан латинскими буквами: «Tavricheskaya 20, Domsk, Russie». Кому? «Anatoli Solovej». От кого? «Bernard Deniot» – и адрес в Париже. Paris. Письма от иностранцев приходили и прежде, только прежде их Богдан не брал, они сразу отправлялись на стол к отцу, это была его, международного гроссмейстера, переписка. Правда, в последние два года, после проигрыша отца Фишеру и закрытия для него границ, писем стало в разы меньше. Это письмо маскировалось под одно из прежнего ряда: письмо гроссмейстеру Соловью от коллеги-француза. Маскировалось, но не было таковым! Богдан это знал. Он был уверен, что внутри – лист, исписанный отцовским почерком. Наконец-то – известие от него! Отцу приходилось шифроваться, потому что все должны были думать,
Фальшивая смерть, похороны, морской побег через границу с Турцией – если изложить это кому-нибудь из взрослых, они бы не поверили. Сказали: фантастика. Но для тринадцатилетнего Богдана все это было вполне реалистичным. Именно так, в мире фантастических авантюр, жили герои его любимых книг Жюля Верна, Дюма, Буссенара. И он знал, что его отцу провернуть авантюру, невозможную для других, – под силу. В конце концов, его отец переплывал Москва-реку с завязанными руками! Единственную ошибку совершил отец: не рассказал маме и Дане. Эх! Мы бы не выдали! Но сейчас – Письмо, Письмо! – ошибка будет исправлена.
Письмо жгло ему карман, но было страшно распечатать. Из-за крохотной вероятности, что внутри – обычные каракули от обычного француза, не от отца. Богдан сел в троллейбус – какой подошел, любой. Второй номер? Да пожалуйста. Он сидел, уставившись в окно, грыз ноготь. Через пару остановок кто-то плюхнулся рядом с ним на сдвоенное сиденье. Богдан бросил взгляд: ха, это же тот парень с ножичком. Не до него сейчас. Что там, в письме? Только привет? А если там инструкции… Что им с мамой нужно сделать, чтобы перебраться к нему… Может быть даже, отец написал инструкции именно для Богдана. Теперь ведь Даня – единственный мужчина в доме.
Все, невозможно уже было таить письмо в кармане! Надо было срочно, срочно вскрывать! Но не здесь же. «Дай пройти», – грубым голосом сказал Богдан, протиснулся мимо тощего со шрамом, встал у дверей троллейбуса. Он теребил хрустящий конверт в кармане, рука нервно дернулась – и желтый конверт вылетел на пол.
– О, какие марочки!
Тощий метнулся, как змея, и схватил конверт. Даня без лишних слов вцепился ему в руку, но тощий не отпускал. Тут троллейбус остановился, открыл двери, и они оба выкатились наружу.
Короткая борьба на остановке закончилась победой тощего. Тот вывернулся из Даниного захвата, подло лягнул его ногой в колено и отбежал. Чуть оправившись от дикой боли в колене, Богдан захромал за ним. Погоня ушла во дворы, в тень деревьев, к линии гаражей и в простенок меж гаражей. «Дурак, – подумал Богдан. – Сейчас я его!..» Из простенка некуда было деваться. Но за углом гаража Соловей увидел гнусную картину.
Парень со шрамом стоял, нагло поставив ногу на ржавую канистру, и держал конверт зубами за край. Еще ухмылялся. А в руках у него был коробок спичек. Он чиркнул спичкой и поднес пламя к письму.
– Агумыгуму? – судя по ухмылке, говорил он что-то, казавшееся ему весьма остроумным.
Язык пламени колебался в сантиметре от желтой бумаги. Секунда – и пойдет плясать вверх.
Богдан хмыкнул и вальяжно оперся плечом о стену гаража.
– Умный человек спросил бы, – Богдан смотрел на пацана искоса и небрежно, будто плевать ему было и на конверт, и на огонь, – спросил бы: что внутри конверта?
Тощий помялся, но все-таки вынул конверт изо рта. Спичка догорела, он бросил ее, а коробок держал наготове.
– Ну. И че там?
– Ты про марки верно заметил. Интуиция работает у тебя.
– Че?
– Угадал, говорю! В десятку попал.
На этих словах Богдана тощий самодовольно засиял.
– Только снаружи марки – дрянь. Им цена – пятак, – продолжал Богдан все тем же небрежным тоном. – Плюс гашеные, сам видишь. Ничего не стоят. Зато внутри… – он многозначительно замолчал.
– Врешь.
– Это мне француз шлет. Друг по переписке, нам в школе адреса дали. Отличный мужик, Бернар. Коммунист, ясное дело. У него этих марок – жопой ешь! Он мне самые дешевые из своих присылает. Только эти дешевые у нас по два рубля идут.