Лето, в котором нас не будет

Летова Ефимия

Я разжала зубы, одна из веток рядом с мальчишкой обуглилась и задымилась.

— Не порти экстерьер дома! — парень уже сидел на подоконнике, а сгоревший стебель действительно смотрелся на фоне сочной зелени… неуместно. Ставни хлопнули, и я пошла к себе, вопреки первоначальному намерению дождаться пробуждения отца — мать рано вставать никогда не любила, считала это не аристократичным.

Коссет встретила меня внизу — и торопливо обняла, прижала к себе — и тут же стыдливо отпустила, отступила, словно ожидая замечания. От неё пахло выпечкой, точнее, весь дом изнутри пах ванилью и тестом, и у меня едва ли слёзы не выступили. Это было

самое родное и лучшее место в мире, которое оккупировал какой-то наглый чужеродный… глист!

На тихий стук в дверь отец открыл дверь почти сразу, торопливо поплотнее запахнул бархатный халат, разглядывая меня — и в его взгляде не было безграничной радости от возвращения любимой дочери. Была скорее… подозрительность. Настороженность.

Или мне так показалось?

Пару мгновений спустя он уже обнимал меня и звал маму, и улыбался, а я улыбалась ему, но во всём этом была капелька, крошечная капелька притворства и лжи, такая горькая, что она отравляла воздух, и утро, и вообще всё моё существование в тот вообще-то прекрасный момент.

* * *

— Мама, — позвала я, когда наконец-то несколько дней — целую вечность! — спустя отец уехал в город, а мать, напротив, осталась дома и никакие её подруги к нам не приехали. Это был редкий момент. Летом отец работал не каждый день, а мать даже в такие моменты не любила оставаться одна.

А вот тот тощий глист целыми днями был один.

Мысли о черноволосом мальчишке возникали в голове словно бы сами собой, хотя я упорно их гнала. И чем упорнее гнала, тем упорнее возникали.

— Да, огонёчек? — отчего-то нервно отозвалась мать, разглядывая цветочные композиции в вазах. Вазы — это была несомненная гордость малье Маристы Флорис, её самая большая любовь после нас с папой, конечно. Надо сказать, что цветам отведено особое место в сердцах жителей Айваны. Мне, например, нравилось думать о том, что после смерти мы прорастём прекрасными цветами на небесном лугу, что звезды — это лепестки увядаюшего ночного цветка, а весь наш мир создала божественная огненная лилия. Лилия — мой цветок-покровитель, ведь я родилась в середине августа. Чаровство позволяет цветам радовать нас в течение всего года, а отнюдь не только в те короткие периоды, когда им приходит в голову это делать.

Ты по-прежнему веришь в то, что всё хорошо?

— Кто живёт на четвёртом этаже? — выпалила я.

— Что? — переспросила мать, не поворачиваясь ко мне, но голос её дрогнул. Высокая напольная ваза с узким горлышком зашаталась, и мать едва успела предотвратить падение.

Ваз по всему дому было около трёх сотен. Круглые, треугольные, овальные, самых причудливых и вычурных форм, деревянные, стеклянные, фарфоровые, хрустальные и даже металлические, однотонные и украшенные шедеврами лучших живописцев Айваны. Вазы матери дарили все, кто её знал хотя бы совсем немного: отец, бабушка, подруги из числа родителей моих одноклассниц, её собственные одноклассницы по Флоттервильскому КЮЛ — колледжу для юных леди, соседи, знакомые и приятели отца… Когда я была совсем крошкой, то мы с Коссет лепили маме глиняные вазы в подарок.

Обо всём этом я невольно успела вспомнить, наблюдая, как мать возвращает вазу на место и поправляет пышный букет из нежно-розовых и лиловых георгинов. Цветы казались слишком тяжёлыми для такой хрупкой посудины.

Мать обернулась, и мы встретились с ней взглядами.

Говорят, мы очень похожи. У нас обеих светлые волосы и голубые глаза, как и она,

я не очень высокая, по крайне мере, сейчас, хотя ещё надеюсь подрасти. Мать худощавая, а я ещё немного рыхлая и тяжелая, хотя, конечно, никакого "мягонького жирка" у меня и в помине нет! Но внешнее сходство, к сожалению, не означает внутреннего. Мать — настоящая малье, изящество, манеры и благородство у неё в крови. С одной стороны, всё просто: каждый раз в какой-то сложной ситуации можно думать «а как поступила бы мама» — и вот оно, готовое решение всех проблем. Я и думаю. Вот только обычно уже после того, как сделала то, что мама никогда бы не стала делать.

Мама не стала бы открывать запертую дверь. Беседовать с подозрительным незнакомым мальчишкой. Сжигать червя. Задавать тот вопрос, который я произношу в тот самый момент, когда понимаю, что промолчать было бы лучше:

— Кто живёт на четвёртом этаже?

— Где? — мать дёрнула плечами.

— На четвёртом этаже. В нашем доме.

— Кто?

— Да, я и спрашиваю — кто?

— Никто не живёт, что за глупости! — ещё более высокомерно, чем обычно, произнесла мать. Высокомерной она не была, но нередко такой казалась.

— Но…

— Прекрати этот допрос, Хортенс. Хочешь, съездим к бабушке сегодня? Ты можешь остаться там до конца недели. Или до конца месяца.

— Не хочу, — сказала я резче, чем надо, неизвестно откуда набираясь смелости. — Я уже два лета жила у бабушки и хочу теперь жить дома. Я говорю о мальчике, который живёт на четвёртом этаже.

— Ах, о том мальчике… Да, но, милая, он там не живёт. Просто… просто приезжал погостить. У него непростая семейная ситуация, его родители — давние знакомые папы, поэтому… Иногда, может быть, он будет гостить у нас, но это временно, не переживай. Он не потревожит тебя, а если что… Просто скажи мне, хорошо? Я всё устрою.

Очевидно, мама уже взяла себя в руки, а это значит, что добиться правды будет не так уж просто.

— Почему вы мне раньше не сказали?

— Но о чём, милая? Это не имеет к тебе совершенно никакого отношения. У вас нет ничего общего, этот мальчик, он… он совершенно из другой среды. Его родители — простые люди, вам всё равно не о чем было бы разговаривать, к тому же он старше тебя и…

— Но если он уже здесь живёт, почему всё время сидит наверху, как пленник?

— Не живёт, а только гостит, «пленник», ну и придёт же тебе в голову, дорогая! — мать улыбалась, но это была нервная и слишком напряжённая улыбка. — Как ты себе это всё представляешь, он недостаточно воспитан, чтобы вот так, вместе со всеми… К тому же, ему нравится одиночество. Он сам так захотел, очень похвально с его стороны.

Захотел — запертый на ключ?

— И он не пойдёт в школу или что-то такое? — продолжала расспрашивать я, уже понимая, что мама будет изворачиваться до последнего, а после просто прервёт разговор и сбежит.

— Он… нездоров. Да. Он болен, слаб, и потому заниматься в школе он не может, и потому ему нужен покой и отдых.

Нездоров, и поэтому запросто спускается по стене с четвёртого этажа? И поднимается обратно?

— Тогда почему не отвести его к целителю? Чем он болен?

— Хортенс, ты отлично знаешь, что целители лечат только таких, как мы, наделённых даром благого чаровства. А простых людей лечат лекари, и к сожалению, лекарская медицина слишком несовершенна. Твоё любопытство и эти расспросы неуместны. Собирайся. Мы едем к бабушке, она очень соскучилась по тебе.