Летописи Нэпэла
Шрифт:
— Она не пришла к тебе! Так иди к ней сам! — отчаянно прокричала Бэк Гроу. Но треск связок в локте и плече всё равно был хорошо слышен. Она уже висела на самом краю площадки, другой рукой всё пыталась уцепиться за ровный бетон. Скользила, и с пальцев отламывались ногти, а оголившаяся ладонь оставляла красную полосу — кожа прилипла к бетону в десяти сантиметрах отсюда.
— Как? — безысходно прокричал Император. — Как я могу сделать это? Я приду к ней — что скажу? Я ведь знаю, что нежеланный посетитель в её жизни!
— Не важно! — раздался в ответ надрывный крик Гроу. — Можешь делать всё что хочешь! Ведь ты — герой летописи своей жизни! Ты же Император!
И тогда Нэпэл крепко сжал обёрнутое в толстую
— Да ведь на тебе живого места нет! — охнула Арна, осторожно касаясь мягкой коричневой корки, покрывавшей его плечо. Корки, что дышала ещё лимфой с каплевидными вкраплениями крови, выплёскивала жижу при каждом движении.
Там, где девушка коснулась плеча, остались три светлых кружочка, — от трёх её пальчиков. Из следов потекла кровь, несильно, но будто и не собираясь останавливаться.
— Во мне ещё осталось немного крови, чтобы выполнить супружеский долг! — горячо проговорил Император, обнимая любимую и притягивая к себе. Арна же стирала с пальцев прилипшие комочки крови о край длинной чёрной юбки, привычно уже старалась не смотреть Нэпэлу в глаза.
— Мы не женаты! — растерянно промолвила спустя секунду. Наверно, сняла бы с себя его руки, если бы не боялась теперь прикоснуться к ним, напоминающим куски сырого, только разделанного мяса. Вдруг вдохнула, вскинула подбородок в упор смотря в глаза его и резко начала: — И я вовсе не собираюсь…
— Я, как Император, обладаю правом заверять брачные союзы, — решительно сказал Нэпэл. — И властью, данной мне, объявляю нас мужем и женой! — штурмовик поднял руку с открытой ладонью к тёмному небу, потом опустил к земле. Коснулся её груди, чтобы почувствовать быстрый стук сердца, перенёс ладонь к своему, — удары едва ощущались, — а потом вернул руку к её телу. И хотя древняя церемония была завершена, не спешил снимать руку с её левой груди, стал ласкать, водить пальцами вокруг твердевшего посредине маленького шарика.
В самые сладкие минуты другие ругались, или вспоминали маму, взывали к богам, стонали или кричали. Арна… Она неразборчиво лепетала ласковые слова, совсем по-детски…
…Арна проснулась посреди ночи, замёрзла очень сильно. Холод шёл не сверху, — хоть они и не накрылись покрывалами, — а снизу, от Императора. Замёрзли руки, которыми она обняла его шею, грудь и живот, которыми она лежала на Нэпэле, застыли ноги, переплетённые с ногами Императора. Замёрзло и её влагалище, ведь холод шёл и от той части его тела, что осталась внутри неё, — они заснули единым целым, андрогином, продолжая причинять друг другу удовольствие и в путешествии по туманным царствам сновидений.
Девушка приложила ухо к левой стороне груди Императора, но так и не дождалась удара сердца.
Чудовищная мысль охватила её разум, вытеснила всё остальное. Арна приподнялась и села на торс Императора, визжа изо всех сил.
…Доктора при старом Императоре видывали многое, потому их не шокировало то, что Арна так и не разъединилась с Нэпэлом. Она держалась за любимого руками и ногами, так и не выпустив из себя, согревала своим теплом, снова и снова целовала израненные шею и грудь, гладила кончиками пальцев лицо, прохаживалась ими по линии волос надо лбом. Иногда, будто забывшись, совершала всем телом несколько движений, подсознательно желая доставить милому удовольствие, чтобы искупить хоть малую долю той боли, что причиняла ему раньше. Или отогнать ту боль, что терзала сейчас кожу и внутренности Императора, боль плотскую. Один раз врачи, войдя в палату, застали как она, рыдая от изнеможения, переворачивала Нэпэла. Так, чтобы он лежал на ней. Им помогли переменить положение. Устроив удобно голову любимого на своём маленьком и мягком плече, Арна впилась пальцами в его спину, исключая всякую возможность образования пролежней. Шепча в это время ему на ухо то, что
Нэпэл не мог вспомнить, было ли это на самом деле, или мозг, ослабевший от нехватки кислорода, — слишком много крови вытекло, — создавал призрачные картины того, что Император желал всем сердцем. Он не мог спросить ни у друзей, ни у врачей, была ли с ним Арна во время лечения, делилась ли с ним жизненными силами, или всё мерещилось ему. Не мог узнать наконец правду, не из опасения, что его признают сумасшедшим, — он был так уверен в том, что давно спятил, и не сомневался, что короткий разговор с психологом выявит это, — а из боязни, ужаса дикого, что её глаза, в которые он смотрел, когда они стояли над городом, и в которых пряталось то, что она не хотела признавать, — любовь к нему, её ответная безумная страсть, тепло её тела, прижимавшегося к его груди, её тихий шёпот, вытягивающий затуманившееся сознание с того света, её забота о нём, были только вымыслом его воспалённого воображения, всего лишь прямым последствием ранений.
Раны заживали. Доктора восполнили потерю крови, но потерю той частички души, той частички сердца, что унесла с собой Арна, они восполнить не могли. Что ещё можно сказать? Физические раны всегда заживают быстрее душевных. А душевные порой гноятся годами под зажившей кожей, и спустя десятилетия вновь дают знать о себе заново воспалившимися фурункулами.
Друзья приходили к нему и поздравляли с победой. Для себя завершение последнего боя победой он не считал. И последний бой его был не в подземном ангаре, а на вершине дворцовой башни. Он проиграл…
Трон безоговорочно принадлежал лишь ему одному. Но это его не радовало. У него не было другого, гораздо более нужного и важного. Того, без чего жизнь не имела значения.
Сейчас он отпустил бы руку Бэк Гроу. Ведь он поддался ещё и на её слова о его долге перед Империей, но поразмыслив, решил, что Сенат, состоящий из людей, связанных между собой кровными узами, никогда не будет раздираем опасными противоречиями.
Он смотрел на улыбки друзей, слышал их смех, и сам был вынужден смеяться и улыбаться, чтобы не расстроить их. Чтобы не изгорчить вкус победы, которая была и их тоже. Он улыбался, страшным усилием воли удерживая весёлость на лице, но ему хотелось воткнуть растопыренные пальцы себе в глаза, чтобы не видеть никогда проклятый мир безысходности, что окружал его; хотелось от беспросветности перегрызть вены и наполняя раз за разом пригоршни кровью, выливать на жаждущую почву; с диким воем грянуться грудью о землю, ещё раз и ещё, так, чтобы сломать грудину; ударить себя в грудь кулаками, вгоняя обломки рёбер в сердце.
Но он сдерживал себя. Непонятно зачем, всё ещё сдерживал.
Человек в светлом костюме шёл следом за маленьким мальчиком второй квартал.
Его звали Вессен. Тот самый Вессен, за которым третий год бесплодно охотились лучшие агенты Отдела по борьбе с серийными убийцами, одной из подконтрольных Военной Разведке структур. Один из самых опасных психопатов в Империи за последние два десятка лет. Каждый раз он ухитрялся уходить из самых провальных ситуаций, скрываться в толпе в перепачканной кровью одежде, меняя её на ходу — убивая людей так, что они сами того не замечали, и толпа относила их на несколько десятков шагов, прежде чем они умирали, а он снимал с них часть одежды, пальто или пиджак, чтобы прикрыть следы крови на себе. И дело было не в том, что он не мог убивать чисто — ему нравилось бросать вызов агентам, убивая иногда прямо перед ними и скрываясь раньше, чем они успевали понять, что произошло. Ему нравилось, когда они шли по его следу — на самом деле он вёл их за собой. Нравилось выходить из трудных положений. Потому он и убивал именно так, и не уклонялся от фонтана, бьющего из перерезанного горла жертвы.