Летучие бурлаки (сборник)
Шрифт:
Купил, или, в некотором роде, обменял зеркало.
Дальше ситуация совсем вышла из-под контроля. Его едва не поймали работники государственной автоинспекции — они помчались вслед, когда грузовик не остановился на взмах волшебной палочки, и почти уже нагнали правонарушителя, но там, где дорога с асфальта свернула на просёлочную, милицейские «Жигули» влезли в грязь и временно погибли.
Ладно бы только это! Зеркало друг отца положил в кузов грузовика — даже не закрепив его: мужчины не склонны думать о таких мелочах.
Но не разбилось. Мужская дружба сохранила его.
Друг практически подвески королевы доставил в урочный час моему отцу — разве это не прекрасно?
У меня ещё сто подобных историй хранится в памяти.
Да, дружбы имеют обыкновение прекращаться — в том числе и мужские. У мужчин не настолько много здоровья, как им кажется. Здоровье периодически заканчивается непосредственно в процессе дружбы.
Иногда — насовсем.
И тогда наконец приходит черёд женским дружбам.
Все те, кто сидел у моего отца за столом, — умерли. Зато живы жёны этих друзей, наши матери.
Теперь они дружат за мужей. Теперь они дружат — про мужей.
Музыки стало чуть меньше, бравады несравненно убавилось, не звучит отцовский аккордеон и никто не катается по деревне на грузовике, пугая кур.
Но всё перечисленное присутствует незримо в нас, рядом с нами и над нами.
Теперь я привожу в деревню своих новых друзей. Жёны моих друзей присматриваются друг к другу.
Враг мой самозваный, всё только для тебя
Вышел покурить — попал в центр прений.
Отправился в шлёпанцах в магазин за хлебом — оказался посреди митинга, дали мегафон в руки, крикнул: «Оставьте меня в покое!» — все подхватили.
Тебя всё время норовят втянуть в идеологические баталии.
Настроили баррикад, не пройти, ни проехать.
Пока добираешься невесть откуда пешком до своей конечной остановки, всё время приходится то на одну баррикаду забираться, то на другую.
В итоге то здесь ногу отдавишь патриоту, то там голову либералу.
Обижаются, кричат вослед. Помнят потом про тебя только плохое, другим рассказывают.
А ты идёшь себе. Дома чай, дома дети, дома огромный пёс: откроет пасть — там как печь.
Иметь врагов скучно. Всё время нужно заставлять себя искренне разозлиться.
А на что, собственно?
Человек переживает о тебе, ты заботишь этого человека, ты спать ему не даёшь, можно сказать: он имеет к тебе чувство, он имеет к тебе страсть.
Живёшь тут, печали не знаешь, а, оказывается, кто-то думает про тебя непрестанно, тайно, незримо живёт с тобой, мучается больною душой обо всех твоих радостях, искренне и тепло радуется всем твоим печалям.
Ругать человека за то, что он тебя ненавидит, —
Завести себе врага — значит ответить ему взаимностью.
Когда ты искренне веришь, что у тебя много врагов, — это значит: ты пошёл по рукам.
Кому-то это нравится. Кто-то и не умеет иначе: ведь переизбыток неприязни вызывает почти те же самые чувства, что и переизбыток любви.
«О, как меня не любят! Я такой значимый! Я такой заметный! Пожалуй, ещё раз крикну: “Эй, ублюдки! Земноводные! Твари дрожащие!..” О, зашевелились. Значит, я есть!»
Любовью стад кормятся с тою же ненасытностью, что и ненавистью стад. Иногда кормятся и тем и другим одновременно.
Но, вообще говоря, человеку вполне должно хватать для ненависти и для любви самого себя и нескольких ближних, связанных кровью и родством.
Всё остальное — от лукавого. Всё остальное отвлекает от главного.
Мне нет никакого дела до моих врагов. Кто вас таковыми назначил? Никто! А самозванцы тут не принимаются, у нас не Смутное время.
Если хотите стать моим врагом — подставьте себе табуретку и подпрыгивайте вверх, чтоб я вас заметил. У вас есть шансы, но небольшие — немногим выше табуретки.
Попробуйте, впрочем, поставить одну табуретку на другую и взгромоздитесь сверху. Возможно, чуть позже я услышу грохот и заинтересуюсь.
Пока что мне неинтересно.
Какие-то либералы, какие-то патриоты, все копошатся, издают стрёкот и клёкот.
Либералы обвиняют тебя в чрезмерном патриотизме, патриоты — в чрезмерном либерализме.
Либералы уверены, что ты продался патриотам. Патриоты уверены, что ты продался либералам.
Человек без ценника — анахронизм, непонятно, что с ним делать.
«Парень, да ты с изъяном!»
Либералы ходят вокруг, туда, сюда и обратно с хозяйским видом, а сами в любую минуту опасаются, что на них прикрикнут, войдёт мужик в ужасном тулупе, засунет либерала в пахучий карман, сдавит двумя пальцами за певчую шею, унесёт топить к проруби.
Патриоты сидят с обиженными лицами, словно им обещали принести щей, а вместо этого оставили голодными, не пригласили в зал, оставили в дворницкой, а в зале музыка, а в зале устрицы, а в зале танцы и женщины с голыми плечами.
Сидит патриот, чешет себя в разных местах и говорит: «Устрицы — пища чуждая, немужицкая, женщины ваши — сами как устрицы, не хочу их, не хочу их нисколько, и музыка ваша бесовская…»
А сам втайне ждёт, что явится генерал-губернатор с багровым, как закат Европы, лицом, икнёт, заметит в темноте патриота, удивится, спросит: «А ты что здесь, братец? Пойдём-ка хряпнем водочки!»
И патриот пойдёт, потянется за генерал-губернатором с детским, искренним чувством, ему тоже хочется, чтоб его взяли на руки, пригрели, поцеловали.