Летучие мыши. Вальпургиева ночь. Белый доминиканец
Шрифт:
— Нет, отец, к тому времени как оно взошло, я уже отвернулся.
Барон удовлетворенно кивнул и тихо добавил:
— Это хорошо, а то бы наши с тобой пути разминулись навсегда. — И он уже громко уточнил: — И твоя тень шла перед тобой, когда ты спускался вниз?
— Да. Конечно...
Недоумение прозвучало в моем голосе столь явственно, что не заметить его было просто невозможно, однако он как ни в чем не бывало продолжал:
— Узревший солнце не хочет ничего, кроме вечности, это уже не странник. Таков удел всех тех, кого Церковь причисляет к лику святых. После своего успения святой теряет не только мир сей, но и «тот» тоже, однако самое скверное состоит в том, что и мир
— Да... — неуверенно протянул я и с ужасом подумал о страшном белом тракте.
— Теперь скажи мне, ты понял значение своего второго положения во гроб?
— Нет, отец.
— Знай же, еще некоторое время тебе придется делить судьбу погребенных заживо.
— Таких как гробовщик Мутшелькнаус? — по-детски допытывался я.
— Гробовщик с таким именем мне неизвестен; он еще не стал видимым.
— А его жена и... и Офелия?.. — спросил я и почувствовал, что краснею до корней волос.
— Офелия?.. Нет, не знаю.
«Чудно! — подумал я. — Ведь они же живут напротив и он должен бы их встречать по нескольку раз на день».
Барон молчал, а у меня вдруг вырвалось жалобно, умоляюще:
— Но ведь это же ужасно! Быть погребенным заживо!
— В том, что совершается во благо собственной души, дитя мое, не может быть ничего ужасного. Вот и я уж сколько лет время от времени становлюсь заживо погребенным, что же мне теперь — уподобиться тем, кто в горе и нужде уныло ропщет на судьбу и бессильно проклинает свой несчастный жребий?.. В поисках выхода такие люди обычно либо начинают исповедовать занесенное к нам с Востока учение о карме, согласно которому все беды, кои мы пожинаем в мире сем, посеяны нами же самими в одной из прошлых жизней, либо пытаются обрести утешение в догме о непознаваемости воли Всевышнего, однако ни в том, ни в другом случае покоя они не находят.
Тем не менее и для этих неудачников можно зажечь фонарь, надо только навести их на одну мысль... — Почти жестокая усмешка тронула его губы и тут же снова смягчилась. — Но тут требуется филигранная точность, они ни на миг не должны усомниться в том, что это плод их собственных размышлений! Я обычно начинал с вопроса: «Согласился ли б ты за одну-един-ственную ночь прожить во сне тысячу лет поистине беспримерной нищеты, — но только ты сразу забудешь о нашем договоре, и все, что тебе приснится, будет воспринято тобой как самая настоящая действительность! — а на следующее утро получить в награду мешок с золотом?»
«Еще бы! Разумеется!» — всякий раз звучало в ответ. Я же тогда говорил примерно следующее: «Что же ты сетуешь на судьбу? Ведь земная жизнь — это не более чем кошмарный сон, который ты только что готов был пережить за смехотворную награду, с той лишь разницей, что длится он не тысячу лет, а в самом худшем случае всего-навсего семьдесят, да и при пробуждении
— чем черт не шутит! — найдешь в изголовье не мешок с презренным металлом, а кое-что получше». Вот тебе и «непознаваемая воля Всевышнего»! Для того, кто видит в ней первопричину всего сущего, она в один прекрасный день обязательно обернется самым что ни на есть «познаваемым» и пошлым субъектом с рожками.
Просто надо принимать явь менее серьезно, а сны — более, и очень скоро твоя жизнь изменится к лучшему: сон станет преданным твоим проводником, вместо того чтобы, как раньше, дурачиться жалким лукавым арлекином, закутанным в пестрое домино из обрывков дневных воспоминаний.
Знай же, мое дитя, пустого пространства нет! Тайна сия велика, однако ею должен проникнуться
Творческая воля, унаследованная человеком от Бога, — сила всасывающая; а такое всасывание — понимай это как метафору! — должно было бы создавать в пространстве причин разреженные области, пустоты, если бы за изъявлением воли не следовало бы сразу исполнение... Люди ищут спасения от болезни в лекарствах, не понимая, что тем самым нейтрализуют свой главный, поистине чудодейственный медикамент — силу духа, которая излечивает и быстрее и лучше любого медицинского препарата. Но нельзя научиться писать левой рукой, если держать перо по-прежнему правой! Любое событие, вторгающееся в нашу жизнь, не важно, доставляет оно нам радость или горе, имеет свой смысл. В мире сем ничего бессмысленного не происходит! Так и болезнь — овладевая человеком, она ставит перед ним задачу: изгони меня силой воли, дабы дух твой укрепился, стань вновь повелителем материи, коим ты и был до «грехопадения». Тот же, кто, не желая делать над собой усилие, прибегает к «лекарствам», никогда не постигнет смысл жизни; видно, уж на роду ему написано до конца своих дней
оставаться глупым недорослем, прогуливающим школу... Однако тот, кто, презрев грубое, примитивное оружие, годное лишь для неотесанных наемников, научится повелевать маршальским жезлом духа, будет вновь и вновь восставать после самых жестоких ударов судьбы; и пусть сама смерть уложит его в гроб, все равно он воскреснет, увенчанный королевской короной!.. Потому и не должен человек медлить на пути к цели, ибо смерть, как сон, лишь короткая передышка... Привал, не более... Работу начинают не для того, чтобы отложить, но чтобы завершить; действо начатое и прерванное отравляет своим трупным ядом волю, так непогребенное тело своим тлетворным духом способно отравить воздух в целом доме.
Совершенство души — вот единственный смысл человеческой жизни; на того, кто непоколебимо во всех своих начинаниях преследует эту цель, в скором времени снизойдет чудесное, доселе не ведомое спокойствие, и судьба его изменится самым непостижимым образом... Для человека, который творит так, как если бы был бессмертным — творит не ради каких-то благ, к коим влечет его суетное желание (это цель для духовных слепцов), но ради созидания храма души своей, — наступит день, — и наступит непременно, даже если пройдут тысячелетия! — когда он сможет сказать: «Я хочу» — и желаемое произойдет сию минуту, ибо времени на созревание не потребуется.
Сие и есть конечный пункт любого странствования, сын мой. Достигнув его, ты можешь смотреть в лицо солнцу и глаза твои не ослепнут.
И скажешь ты с полным на то правом: обрел, ибо не искал.
Тебе откроется то, чего не ведают даже святые: покой и вечность — суть то же самое, что странствование и бесконечность!
Понять эти последние слова мой детский ум был, конечно, не в состоянии; только много позднее, когда мое тело стало по-мужски крепким, а кровь поостыла, вновь ожили они в моем сознании.