Летящие к Солнцу 1. Вопрос веры
Шрифт:
Откашлявшись, Вероника поднялась и шагнула ко второму сиденью. Я ждал, затаив дыхание…
– Твою мать! – взвизгнула Вероника, подпрыгнув. Я отпустил нитку, которую незаметно держал до сих пор…
– Ну, теперь более-менее в расчете, – сказал я, с удовольствием устраиваясь в теплом кресле.
Автомат упал, едва початая банка пива – тоже. Вероника стояла, разведя руки в стороны. Смотрела то на кресло с рассыпанными по нему канцелярскими кнопками, то на себя, насквозь мокрую. Я тоже с удовольствием созерцал ее маечку, чувственно облепившую грудь.
Вероника
– Ты что, – с каким-то благоговейным придыханием спросила она, – сбросил мне на голову гондон с водой?
– Я за безопасный секс. Исключаю саму его возможность. Или презервативы работают как-то иначе?
Она все стояла и стояла, будто не веря, что с ней могло произойти подобное. А я все смотрел и смотрел на нее, ждал и гадал, заплачет или разорется? Вероника оставила меня в дураках: она засмеялась. Медленно подняла к лицу руки, словно пряталась от всего мира, и сначала беззвучно задрожала, потом сквозь пальцы прорвалось хихиканье, и вот уже настоящий смех, звонкий и заливистый переполняет этот металлический гроб, застрявший в ледяной пустыне.
Я с разочарованным видом отхлебнул из банки и, пристроив ее на подлокотнике, открыл пакет с чипсами, положил его между двумя сидениями.
Вероника, даже хохоча, то и дело косилась в сторону темного салона, где беззаботно дрых Джеронимо. А мне вдруг захотелось к ней присоединиться, потому что именно в этот миг пришло осознание: они живы. Оба моих пассажира пережили крушение, хотя даже пристегнуты не были. Я отсалютовал банкой довольному призраку отца, на миг промелькнувшему в темном окне.
– Вот сволочь! – всхлипнула Вероника, одной рукой вытирая слезы, а другой выдергивая кнопки из.. из…
– Могу, если хочешь, смазать ранки йодом, – предложил я, внимательно следя за ее манипуляциями.
В ответ Вероника бросила в меня пригоршню кнопок. Пришлось зажмуриться и отвернуться, а когда я вновь посмотрел на второе сиденье, Вероника уже развалилась в нем, положив ноги на приборную панель, и открывала вторую банку.
– Так ты что, не будешь меня бить? – поинтересовался я.
Вероника, наклонившись, пошарила по полу и подняла автомат. С оружием в руках она явно чувствовала себя раскованней.
– Заткнись и пей пиво. Заслужил.
Заслужил? Я содрогнулся. Можно подумать, это она сюда упаковку притащила! Но, оставив обидки, я задал такой вопрос:
– Чем же? Что растопило твое сердце – острая боль в заднице, мокрая майка или лопнувший презерватив?
Вероника молча передернула затвор. Я посмотрел на оружие.
– Это – автомат Калашникова?
Таким презрением меня еще никогда не обдавали.
– А это от тебя «Шанелью номер пять» несет, или ты просто обделался?
Я подумал, отпив еще немного несравненного «***».
– А что менее позорно?
Почему-то Вероника смутилась, отвела взгляд.
– Ну… Обделаться, конечно, каждый может. Но я ведь просто…
– Ты забыла, – решил я ее выручить. – Я – куча дерьма, вот и воняю.
Теперь она придумала разозлиться, что, вкупе с румянцем, выглядело
– Черт тебя побери, Ник, ты что, понравиться мне пытаешься?
– Нет, просто интересуюсь, что за автомат.
– АКМ 6П1, – снизошла до объяснения Вероника. – Модель тысяча девятьсот пятьдесят девятого. После того как солнца не стало, говорят, пробовали разное, но в итоге побеждали те, у кого были вот такие игрушки. Им никакой мороз не страшен, если со смазкой не переусердствовать. Безотказная вещь.
– Шесть, – сказал я.
– Чего – шесть?
– «Шанель номер шесть». Любимые духи мамы. Она до последнего сидела в комнате отца, как и я. Видимо, запах остался…
Вероника молчала долго, глядя куда-то на колени.
– Извини, – сказала она. – Я думала, что шучу.
– Все в прошлом, – махнул я банкой. – И уж тебе-то здесь вообще извиняться не за что.
Вероника глотнула пива, взяла пригоршню чипсов и, похрустев ими, задумчиво сказала:
– «Все в прошлом»... Двое суток прошло.
– Это были очень насыщенные двое суток, – возразил я.
– И тем не менее. Твою семью убили у тебя на глазах…
– Так доложили ваши солдаты? – перебил я. – Нет, они, конечно, герои и все такое, но ничего подобного они не сделали. Отец давно болел, и к тому моменту как дверь вышибли, он уже умер сам. Хотя потом его, конечно, пристрелили, тут не поспоришь. А мать… Матери там и близко не было. Она – одна из любовниц отца, и я даже не знал толком, где она живет. С тех пор как я научился читать самостоятельно, она потеряла ко мне интерес.
Покосившись на Веронику, я вздохнул и добавил:
– Да, про «Шанель» – это я наврал. У тебя, видимо, обонятельные галлюцинации на почве стресса.
Но, несмотря на последний выпад, я что-то в ней задел. Взгляд Вероники изменился. Она потянулась вперед и нажала кнопочку. Я не усел проследить, какую, но догадался, когда двери сзади с тихим шипением закрылись. В кабине повеяло ветром интима.
Я с опаской посмотрел на Веронику.
– Слушай, ты, конечно, очень симпатичная, но в моем теперешнем состоянии мне вряд ли удастся почувствовать разницу между тем, что ты со мной уже делала, и тем, что…
Она меня будто не слушала. Сунула руку в карман штанов и достала чуть сырую открытую пачку «Беломора». Протянула мне. Я пожал плечами: почему бы и нет? – и взял папиросу. Включил вытяжку.
Прикуривая от золотистой зажигалки, я понял, что за снаряд пробил броню и добрался до сердца Вероники. Вспомнил, что говорил Джеронимо о женщинах, которых пытался оплодотворить дон Альтомирано. «Нет, все не так, мой отец – другой!» – хотел я сказать. И не сказал.
– Солдат учат азам боевой психологии, – задумчиво произнесла Вероника, выпуская сизые клубы дыма. – Я знаю, как работают компенсаторные механизмы. Даже если все так, как говоришь ты, тебе сейчас полагается либо рыдать, либо злиться, либо замкнуться в себе, но в любом случае – обвинять во всем дона Альтомирано и каждого его человека. А не говорить «все в прошлом», распивая пиво в компании его дочери.