Летящий и спящий (сборник)
Шрифт:
Вот еще один, небольшой, но вполне персональный Париж.
Подруга Пантагрюэля
Мы с приятелем идем вдоль галереи напротив Лувра, сувенирные лавчонки на каждом шагу.
— Смотри, какая большая женщина.
— Могучая и кучерявая, как негр.
— Как она жадно глядит на всю эту мишуру!
— Из Италии прикатила наверно.
— Скорее из России, из Одессы откуда-нибудь!
— Продавцы только что не хватают ее за руки.
— Да
— Есть, нырнула в пещерку. Посмотрим…
— Выходит.
— Молодец, из ушей торчит по медной Эйфелевой башне.
— А в руке сумка: вышит музей Помпиду.
— Этот китаец просто тащит ее в свой магазинчик.
— Это вьетнамец.
— Смотри, она не смущается. Она натянула на себя широкую разрисованную майку: Елисейские поля. Прямо поверх свитера.
— Хорошая подставка для Елисейских полей. Просто все кипит и дышит.
— Ей жарко. Обмахивается Триумфальной аркой — репродукцией.
— Смотри, она покупает и покупает. Серебряный Сакре-Кёр в виде подвески для ключей. Вандомская колонна, мраморная, для карандашей. А это Дом Инвалидов с открывающимся золотым куполом. По-моему, пепельница.
— Или плевательница.
— Когда она успела переодеть юбку? Смотри, выпуклый мощный зад прикрывает, волнуясь, вокзал Сан-Лазар.
— Гляди, она выше всех.
— Она растет, ей приходится нагибать голову под сводами галереи.
— Она не умещается. Она сует свою мясистую ручищу в двери сувенирной лавчонки и захватывает горстями всю эту металлическую и пластмассовую мелочь.
— Продавцы суетятся где-то между ее ног.
— Они в экстазе.
— Они что-то выкрикивают.
— Она шагает через поток автомобилей.
— Они, пренебрегая опасностью, бегут, лавируют и суют ей, цепляют на нее, бросают вслед значки, часики, клипсы, шарфы, платки, пончо и все, все…
— Зачем они это делают? Что с ними?
— Эта огромная женщина…
— Кто она?
— Эта женщина — Париж.
— А они?
— А они парижане.
Золотой погребок
На задворках Нотр-Дама на университетском берегу Сены ресторан за закрытыми ставнями — «Серебряная башня», для очень богатых. Между тем заказывать надо за полгода, не иначе. Как и что там внутри, обычный парижанин и представить не может.
Но есть там дальше, в путанице старинных — узких, окно в окно, — переулков гораздо менее известный «Золотой погребок». После полуночи сюда подъезжают и подходят странные личности, однако все во фраках, в черных вечерних туалетах. Один в непроницаемых темных очках, притом однорукий, другая со склеротическим оплывшим лицом, больная базедовой болезнью. Третий при каждом шаге и движении весь скрипит, похоже, на искусственных шарнирах. А эта молодая, красивая, тусклые волосы падают длинными прядями на крупный жемчуг, на обнаженные покатые плечи, объясняется
Внутри, под низкими арочными сводами, во всю длину помещения накрыт стол, уставленный длинными пыльными (чтобы видно было — вино старое) бутылками. Сверкает хрусталь и фарфор. Чего здесь только нет. Нет, я не буду перечислять всего, но икра и семга, спаржа и трюфеля — всегда. А главное, торжественно вносят при свечах под аплодисменты присутствующих «фрут де мэр»: креветки, устрицы, улитки, омары, раковины Сен-Жак — все это блистает, и дышит, и переливается перламутром горой на огромном подносе, как на взморье во время отлива.
Странные гости хватают руками икру, пьют, расплескивая шампанское, мужчины вытирают жирные пальцы о смуглые плечи дам, но те не обижаются. Все друг с другом давно знакомы. Там ссорятся, тут обнимаются и целуются. Веселятся все. И всю ночь. Одна особенность. Сыров там не подают. Никогда.
Однажды произошел-таки казус. Кто-то, кажется, кем-то приглашенный, что очень редко случается, в общем, посторонний, попросил официанта принести ему сыра, как это и полагается в конце трапезы. Соседи посмотрели на него, будто он произнес что-то в высшей степени неприличное, сморщили носы — и отодвинули стулья.
— Гарсон, мне — камамбер! — взывал непосвященный в наступившей громкой тишине.
Метрдотель устремил на него холодный взгляд, ничто не шевельнулось в его бывалом сизом лице. А кучерявый смуглый гарсон наставил на него палец пистолетом и сказал:
— Пу!
Посторонний смутился. Озираясь в недоумении, он явно не понимал, что вся та шикарная веселящаяся публика — парижские нищие. И никто из них не хотел, чтобы запах сыра ощутимо напоминал ему о ежедневной работе, о немытых тряпках, которые днем выставляет он напоказ.
С помойки
— Этот свитерок с помойки.
— Отличный свитерок.
— И эти джинсы с помойки.
— Нормальные джинсы.
— И плащ, посмотри.
— Модный плащ. А где эта помойка?
— Эта на улице Клиши.
— А в прошлый раз?
— В прошлый раз я на Барбес своих из Москвы возила.
— Ходят теперь по городу, никому невдомек.
— Как от Кардена, я умею выбирать!
— И подумать, не дороже десяти франков.
— А хочешь пять?
— За пиджак?
— За пиджак.
— Ну, ты гений;
— Не я гений, просто здесь надо все знать.
— А на тебе тоже с помойки?
— Да ты что, слепая? На распродаже в галерее Лафайет купила. Вот и фирма всюду спорота.
— Действительно, спорота.
— Нет уж, парижанки с помойки не одеваются. Если что надо, они ждут. Видела, как роются, копаются в кофточках, когда сейл?
— Да, хуже наших.
— А ты — с помойки!
— Нет, что ты, я вижу, на тебе все фирменное. Только фирма спорота всюду.