Летят наши годы (сборник)
Шрифт:
— Не думай, что я тогда мог бы что-то изменить, — прямо сказал Санников. — Или помочь… Помочь я и сейчас немногим могу. Но сам себе помочь ты можешь.
— Чем?
— Прежде всего бросить пить. — Карие немолодые глаза упорно ловили ускользающий взгляд Валентина. — Это ведь убогонькая философия: «Не я пью — горе мое пьет». Ты же молодой парень, офицер!
— Был офицер да весь вышел. Грузчик я.
— Работу мы тебе подыщем.
— Спасибо, обойдусь. Детей прокормлю, а больше мне ничего
— Надо. — Санников начал сердиться или, наоборот, старался рассердить Кочина. — Посмотри на себя: кто ты такой? У тебя даже профессии определенной нет. Ничего нет, кроме обиды на всех. Учиться надо, вот что тебе надо!
— Я хотел быть педагогом.
— Ну и что? Учись, ты же год был студентом? Почему ты не восстановился?
— Кто же меня примет?
— А ты пробовал?.. Ничего ты не пробовал, нюни только распустил. Большевики в ссылках учились — это ты помнишь?
— Я могу тоже напомнить, — кончик носа у Валентина побелел, — партбилет у меня отобрали.
— А ты и с этим смирился, — продолжал наступать Михаил Сергеевич. — Почему апелляцию не подал?
— Я писал Сталину. — Голос Валентина от обиды зазвенел.
— Сталину? — в глазах Санникова на секунду мелькнуло замешательство, и тут же они обрели прежнюю ясность, словно отвердели. — Вряд ли оно к нему и попасть могло. Ты просто плохо знаешь уставные положения. Исключил горком — обращайся в обком. Отказали там — пиши в ЦК. Это твое право. Твой долг, если хочешь знать. Какой же ты после этого коммунист, если сразу пасуешь?..
— Трудно, Михаил Сергеевич, — впервые за весь разговор без наскоков и вызова горько сказал Валентин.
— Мне тоже бывает нелегко, Валя, — просто признался Санников, и только сейчас, удивленный и тронутый взаимной откровенностью, Кочин заметил, что его бывший классный руководитель поседел за эти месяцы еще больше.
Вскоре произошла еще одна встреча, заставившая Кочина признаться, что думал он о людях хуже, чем они того заслуживают.
Возвращаясь с работы, усталый и трезвый, Валентин решил зайти в парикмахерскую, — кажется, впервые за последнее время. Оброс совсем.
— Валентин Алексеевич! — окликнули его на углу.
Это была Лидия Николаевна Онищенко, преподавательница младших классов той школы, где недолго проучительствовал Валентин.
— Что же вы к нам никогда не зайдете? — упрекнула она, крепко, по-товарищески пожимая руку. — А мы вас часто вспоминаем. И куда он, думаем, запропал?..
Серые глаза ее смотрели тепло, ясно, да и вся она, простенькая, белокурая, полна была необидного дружеского участия: на вид ей было под тридцать, самое большее тридцать.
— Да так… Не выходит, — смутился Валентин.
— Зря, — снова упрекнула Лидия Николаевна, кажется, не замечая
— Спасибо.
— Что спасибо? Обязательно заходите. — Лидия Николаевна, засмеялась. — Я вот к вам сама еще нагряну. Может, малышкам что нужно — постирать там или еще что? Вы не стесняйтесь.
— Что вы, что вы! — почти испуганно отказался Валентин, подумав о своей прокуренной захламленной комнате. — Спасибо.
Коротенький этот разговор долго не забывался. «Смотри-ка, помнят! — тепло думал Валентин, сидя в парикмахерской. — А что, правда ведь: в школе ко мне неплохо относились. Сам их избегал. При чем же люди?..»
Кочин не помнил, сам ли он проговорился о том, когда бывает дома или Лидия Николаевна разузнала у соседей, только в следующую же субботу она исполнила свое обещание.
Едва Валентин с дочками вошел во двор, как державшаяся за его руку Наташа, завидев сидящую на скамейке женщину в светлом платье, вырвалась и побежала.
— Мама! Мама! — ее звонкий восторженный крик хлестнул Валентина по сердцу; еще не разглядев, кто там сидит, он уже знал, что это не Светлана и, переведя дыхание, спустил с рук вдруг потяжелевшую Татьяну.
Наташа добежала почти вплотную и встала как вкопанная, недоуменно и обиженно хлопала черными ресницами.
— Иди ко мне, — позвала Лидия Николаевна, протянув девочке руки.
И видно, так велик был порыв этого Маленького обманувшегося сердчишка, что оно снова толкнуло Наташу вперед. Уткнувшись в теплую грудь, девочка горько расплакалась.
Татьянка, почувствовав под ногами землю, тоже поспешила за сестренкой. Но она, не помня уже матери, повела себя по-другому. Просто, расставив чуть кривоватые ножки и сунув в карман красного сарафанчика руку, сосредоточенно и спокойно рассматривала незнакомую тетю.
— По пути… На минутку, — виновато улыбаясь напряженной улыбкой, объяснила Лидия Николаевна Валентину; она уже ругала себя за глупую выдумку.
— Проходите в комнату. Здравствуйте, — стараясь скрыть досаду, как можно радушнее пригласил он. — Шагайте за мной.
Они так и вошли — Валентин с Татьяной на руках и Лидия Николаевна с притихшей Наташей.
— Боже, что у вас тут делается! — чуточку излишне громко воскликнула Лидия Николаевна. — Ну-ка, идите на улицу, я тут все вымою!
— Будет вам, не нужно, — Валентин нахмурился.
— Я тоже мыть, — попросила Наташка.
— Правильно, Наташа! — похвалила повеселевшая Лидия Николаевна. — Тащи таз. А папа с Таней пусть гуляют. Нечего им тут делать, верно?
Валентин, посадив довольную Татьяну себе на шею, вышел на улицу.