Лев Незнанский. Жизнь и думы. Книга 1

Незнанский Лев

"Пиши прямо, что не ладится". В том-то и дело, что все ладится. Только задумались над тем, что все вокруг потихоньку начинают устраиваться, позавидовали маленько, как вчера Люсе выдают направление на двухгодичные курсы воспитателей детских садов, а сегодня с улыбками приветливости, даже без обычного экзамена по языку принимают, и завтра уже на занятия: иврит, история, детские песни. Даже без обычного и привычного здесь бюрократизма, без документов, еще не подготовленных и т.д. У меня того проще - говорят: жди, позовут, будешь, счастливчик, работать в Национальном музее - единственный из России, принимаемый столь высоким учреждением.

А живем мы на Иудейских горах, да в особняке, и будем жить, пока не будет в Иерусалиме такой квартиры, которая нам по душе и карману.

Теперь

о чуждом духе. Нельзя сказать, что мы были настолько темными, что не знали о тутошней жизни. Прицип был известен - национальный. Дело не в стране, она - прекрасна, и, когда приезжает человек, как Юра Гуревич, осознающий себя по национальности евреем, - все в порядке. Прежде я, безусловно, и для себя и для других был евреем, а Люся, особенно в последнее время - жидовкой. Это было понятно, в значительной мере ситуативно, да и сама понимаешь, - дух, безусловно, чужд не только по самой сущности, но и по форме - отталкивающей. Но это - не мой ответ, это только признание на твое требование не заговаривать зубы. Но вся-то штука в том, что о духе народа и страны мы ведать не ведаем, не зная ни языка, ни культуры, ни одного стоящего интеллигентного человека. Можно ли судить? Наши впечатления в значительной степени опираются на чисто бытовые, внешние и обывательские факты. В системе этих ощущений, недовольства, брюзжания живет алия - жадная, нетерпеливая, высокомерная и пресмыкающаяся. Ей теперь все надо подать на знаменитой тарелочке. А те, у кого должна быть эта тарелочка, своими руками из пепла и пустыни извлекли города и сады, они не боятся ни черта, ни бога, ни арабов, ни американцев, они не знают страха, а им внушают, что надо иметь алию, т.е. принять еще три миллиона евреев, тогда будет покой. Но приехавший в последние 25 лет полтора миллиона, с одной стороны очень много сделали, с другой - развратились подачками. Во всяком случае, к тем, кто сейчас прибывает (алия почти кончилась), никто не бросается с объятиями.

Наряду с этим - новейшим, есть головокружительная древность и мудрость. Хоть сколько-нибудь соприкоснуться с ней, но как? Это самая сегодня интересная и противоречивая страна, мы в ней, но почти ничего не знаем, сама понимаешь, мы не имеем права на решение.

...Главное, мы стремимся иметь максимум информации, жить без предубеждения и предвзятости, с желанием понять и принять этот мир, мир действительно свободный, где можно стать католикам или православным, проводив жену в синагогу, отправиться в храм, записаться в коммунисты или организовать свою партию и т.д.

Упоминание о Мюнхене. Это и потому, что знакомые уехали и едут туда, и по той причине, что мы оставляем для себя вопрос не только открытым, но и практически возможным. Нужно ли спешить? Тут формальный срок: один год действует паспорт, а получить можно в первые полгода жизни, т.е. в ближайшее время.

"Найдут ли дети родину где-то в другом месте?" Понимаешь, Миленька, как трудно ответить, если не впадать в риторику. Конечно, здесь много есть такое, что как ни в какой другой стране помогает воспитать человека с достоинством, независимо от родительских потугов.

История, культура, сама жизнь среди опасности и войн формируют. Моралистов общество третирует как болтунов, слово лень здесь неизвестно. Наши дети неизбежно примут этот мир точно так же, как сейчас язык. Может быть, это и есть благо, но мы ревниво оберегаем в них себя, боремся за русский язык, но иврит наступает. Даже педантичный Юра сдает позиции, хотя в доме на иврит запрет, родной язык - русский, Юра пытается сохранить. Быть может, в другом мире, англоязычном, скажем, мы не сопротивлялись бы так. В европейских языках есть нечто старое, свое, хотя для нас иврит - язык самый доступный, многое понимаем, а может быть, только так кажется...

Ты права, есть срок адаптации, спешить нельзя, но и срок, как теперь тебе известно, означен конкретно, предусмотрен правилами и ограничениями.

Ты поняла все верно, но это не просто "что-то неладно", а просто куча проблем. Вот сейчас, когда пишу, идет прямая трансляция из Кнессета. Это, наверное, единственный парламент, в котором

одновременно включены все микрофоны: и те, что на трибуне, и те, что перед каждым депутатом. Часто наблюдаем такие перепалки, что веселится вся страна. Но видела бы ты эти лица: пророков, природных ораторов, а сейчас говорит одноглазый Моше, это все оппозиция Временному соглашению, подписанному вчера Киссенджером и сторонами, сейчас идет обсуждение. Молодежь, верующие и многие другие, в том числе ученые, бунтуют. Сейчас не дают говорить Даяну, такой порядок, как у нас с тобой: задается с места вопрос - сразу прямо отвечай.

О смерти Шостаковича знаем, в русской прессе - местной и зарубежной, было много статей. Воспоминаний здесь и без "Звезды" только читай, нет пока времени, чтобы познакомиться с самыми значительными вещами. Согласен с тобой: "только истина помогает жить в этом мире". Пишу тебе только правду.

...И главное, за всем тем, что здесь - Ерушалаим, Иерусалим. Нет для него в природе красок и слов. Был на неделе в храмах Старого города - православном и греко-католическам, да музее Христа (история, культура, памятники, сувениры, иконы и превосходные росписи). Я так тихо, тихо наволновался и растрогался, что приехал домой, готовый немедленно ехать за билетами на самолет. Но потом понял, что никто не мешает и здесь оставаться с этими чувствами, более того, все здесь наполнено двадцативековым дыханием Христа, более того, теперь я знаю и веру свою и национальность: христианский космополит, так что можно лишать гражданства. Главный закон страны гласит: только еврей, супруги и дети его могут быть гражданами. И все же я - еврей, это факт.

... Миля, дорогая, продолжаю утром 4-го, день без занятий. Наша прелестная учительница отпустила нас до праздников, 6 и 7 - новый год, но нам, как говорят в Одессе, без разницы, да и не притворяемся. И только так можно сохранить себя. Однажды был тут разговор. В кабинет представительницы Сохнута я зашел с детьми, там была хозяйка и несколько активистов. Увидели сына, и сразу разговор - надо сделать "брит", чем раньше, тем лучше, будет праздник и т.д. Я не очень вежливо ответил: занимайтесь своими делами и т.д., без мата, вежливо, - больше разговора не будет. Самое главное - можно все посылать по матушке, здесь этот лексикон знают все, только смысла не понимают. Правда, можно так увлечься, что ничего другого уже не станешь делать, тогда плохо.

Возвращаюсь к вчерашнему. Главная еврейская особенность - та, что остаться евреем можно только будучи иудейского вероисповедания. У евреев нет, как у других народов, христиан или мусульман, принял православие или католицизм , и сразу же автоматически перестал быть евреем. Поэтому евреи сохранили себя. Это исторически и нравственно так, даже нетерпимостью нельзя назвать, это что-то другое, большее, что хотелось бы понять. Мой один старый знакомый москвич был здесь, в Иерусалиме, предал все анафеме, написал, говорят, и напечатал пасквиль, принял католицизм и сейчас в Германии. Говорят, нашел себя в этом акте двойного отречения, должно быть в новом качестве пришло освобождение. Я - не человек крайностей, со мной такой мало возможен вариант. Впрочем, многие усматривают в таких случаях не проблему веры и национальной принадлежности, а способ выбраться, поскольку, говорят, что церковь новобранцам и заблудшим христианским душам помогает оплатить долги и выехать. Так из нашего ульпана уже в наше время выехала большая минская семья в Германию, а сейчас совершенно открыто собирается другая, и будто таким же макаром.

Явная противоречивость жизни, амплитуда надежд и отчаяния, прах и вечность, попираемые здесь ногами в самом буквальном смысле, придают всему существованию необычайную остроту. Только одно знаю: если судьба уведет из Иерусалима, быть может, я еще смогу быть счастлив - у меня прекрасная семья и работа, свобода, и все четыре стороны света. Но Иерусалим останется в сердце навсегда. Я очень любил Москву, думал, буду тосковать: ничуть не бывало. Здесь жители со всех концов, из самых прекрасных городов мира, но, поселившись на этих горках, словно испивают любовного зелья - разом отбивает память, приковывает навсегда.