Лев Незнанский. Жизнь и думы. Книга 1
Шрифт:
С первых же дней и до сего дня я с горечью вспоминаю письма Юры Гуревича, глубину которых тогда я не постиг: Израиль только для того, у кого есть хотя бы капля еврейской крови! Просто перед отъездом я искренне был убежден, что она есть, более того, я думал, что она действительно существует, только мы с Юрой вкладываем в это различный смысл. Предостережение не было понято, и, к величайшему удивлению Юры, которое он не раз высказывал, я оказался здесь. А тут нельзя быть сторонним наблюдателем - все очень всерьез. Вот почему я отсюда советовал думать о других путях. Сам же я, как однажды писал тебе в ответ на твой вопрос, не только по уши увяз, как и все, в долгах, но и не имею тех, скажем, пяти или десяти тысяч долларов, без которых нельзя
С первого до сегодняшнего дня мы, в сущности, живем на всем готовом: два года были на стипендиях, теперь имеем полный комфорт в райском уголке и, если замыкаться в кругу собственных интересов, то о лучшей жизни нельзя и мечтать. Но это не парадокс - обыватель везде счастлив или страдает только в своем уровне шкурных интересов, так и здесь. И как я не уверяю себя, как в недавно написанных строчках стиха, начинавшегося: "Вот мой предел, в котором я живу несуетливо...", я не могу сказать, что жизнь во всех аспектах безупречна!
Но в основе, в принципе, она несравнима с прежней, несмотря на огромные и невосполнимые потери. Прежде всего - душевный и физический покой, без тени страхов и опасений за будущее, не говоря о настоящем.
Но вернемся к детям. В Иерусалиме они посещали старшую группу, началась подготовка к школе и уже меньше было песен, меньше песен стало и в нашей жизни: пошли счета, в которых мы так и не смогли разобраться.
... Надо сказать, что в этой жизни все старые навыки весьма пригодились, а здесь они стали прямо-таки способом, профессией: работаю на всех станках, слесарничаю, свариваю, столярничаю и малярничаю, а сейчас начал подвизаться в лаборатории электроники и компьютеров.
Продолжаю в субботу 14 января
С утра слышен только птичий гомон, после ночной прохлады быстро теплеет до +20, скоро я отправлюсь на высокий берег на свои камни и буду их рубить зубилом. Такое я придумал себе веселое занятие: долбать по субботам базальт. Это я примеряюсь к природным материалам, поскольку еще в Иерусалиме задумал я взяться за скульптуру, чтобы выразить то, что мне надлежит.
Сформулировалась в этой поселенческой сосредоточенности основная идея и метод выполнения, на это ушло полгода, затем я стал искать форму в работе - обрабатывал искусственный камень - пенобетон. Сейчас готовы две работы, два антипода, это четыре лика, посвященных России. Собственно, моя система антиподов, выражающих мое понимание мира, как двойственного, будет состоять из серии ликов. Я надеюсь так составить образ России.
Начало обещает многое, материал подчиняется, и мне удается заставить его принимать необходимое состояние, для чего нужна силенка и чудовищно много времени. Силенка есть, а вот со временем хуже, впрочем, я думаю и надеюсь, что у меня есть еще два десятка лет для камня и пера, т. к. одновременно я пишу на машинке теорию этой системы, и в дальнейшем собираюсь представить совместно. Но будет это не очень скоро, сейчас я буду переходить на мрамор и базальт, а если учесть, что мой рабочий день заканчивается в 7 часов вечера, то при том, что есть только вечер, дело не идет шибко быстро.
Главное, мне есть что сказать и уже есть новый язык, покончивший с моим безъязычием, значит, можно жить, поскольку есть смысл и цель.
14 января 1978
Аршах
Дорогие! Поскольку у меня первая пауза с камнями: надо переходить и на новый размер, и на новый материал, и необходимость осмыслить, почувствовать это качество привело
Панорама открывается в следующей последовательности: справа внизу к горизонту простирается Кинерет, как известно, формой своей напоминающий гитару. А там, где должен быть гриф, плоское устье Верхнего Иордана, двумя извилистыми рукавами втекающего в море, заросшее купами рощиц. Далее на восток и налево к северу гигантским амфитеатром поднимается Плато с резким контуром зубастых гор, которое замыкается снежной шапкой Хермона. Амфитеатр этот также иссечен, как стариковская ладонь, собранная в горстку. Непрерывно пересекаются дороги с бегущими по ним крохотными автомобилями, кое-где белеют поселения, и все это словно вот-вот начнет скатываться в море, настолько физически ощутима крутизна, ведь Кинерет на двести метров ушел под землю, вот и падает все на свете в эту глубину: и небо, и вода. Это - риторика, образ, а вот то, что здесь перед глазами вся до последней капельки вода Израиля - это очевидность, реальность. Сейчас зима, и берега его раздались, из них пить нам всем весь год следующий.
Видел я там, как стара эта земля, как в прах рассыпается камень, и как дробился он снарядами и бомбами, как едва заметны обсыпавшиеся бункеры. Всей-то округе этой не более сотни километров, и, поди скажи - мелочь...
Я видел Алтай, Тянь-Шань и Памир, замирал от величия и отрешенности Небесных гор, но то были знаки физической географии, а эти - исторической, духовной, если так можно сказать, географии. Вот почему эти знаки, физически несравнимые с теми, куда более захватывают, заставляют видеть этот ландшафт внутренним зрением.
Есть еще одна черта этих мест зимой: птичий базар. Тьма всяких птах прячутся здесь от суровых северных зим, вот и ходят они косяками то к воде, то вверх над Иорданом, как в кино ходит по небу лебединый стан и журавлиный клин. Как и в те времена, когда рыбачил здесь Апостол. Только сейчас, я думаю, летают они выше и настороженнее, хотя охоты нет, и они спокойно могут нырять в свой Кинерет за рыбкой. Просто временами, когда идет артстрельба, а чаще - пролетают самолеты, пробивая звуковой барьер, воздух те то что сотрясается, он, словно твердая, жесткая масса разом сдвигается и плющится, как под молотом. Все живое цепенеет: собаки, поджав хвосты, ищут укрытие, а птичьи стаи, врасплох застигнутые в небесах, теряют строй и с шумом распадаются. Поначалу и я умирал. Казалось, от одного звука через мгновение рассыпешься на молекулы, каждый раз смертельно пугался за детей, но они словно ни в чем не бывало, продолжали резвиться на воле. Сейчас грохота куда меньше, даст Бог, совсем утихнет, тогда и птахам будет покой полный, и на воде, и в небесах.
Продолжаю в воскресенье 22 января.
Особых изменений не произошло, только еще теплее, иногда перепадают дождики, все в солнечно-зеленом мареве, вновь совершил свою обычную воскресную прогулку на юг вдоль моря, наслаждаясь красотами, привыкнуть к которым невозможно и за тысячу лет. Ехал и думал, что сейчас, в январе, трещат на Руси морозы, начинает выть поземка, скоро метели, и что уже не смог бы переносить хлад и глад - избаловался.
<