Лев Незнанский. Жизнь и думы. Книга 1
Шрифт:
Мы - единственные из Мевассерета (ульпана), еще не побывавшие в Европе или Америке, не купившие новую машину, мебель т.д. Дело не только в профессиях, моих целях, но и в идеальном непрактицизме. Вот, скажем, Валя Брусиловская, все время будучи на стипендии (она учится на преподавателя при технионе в Хайфе), успела купить квартиру и новый автомобиль. Мы же теряли там, где даже закоренелые ротозеи не были бы беспомощны.
... Только на расстоянии мое обращение к скульптуре может казаться феноменом. Я шел к этому годами, а последние три года - каждое мгновенье.
Дорогой Итик, ты не волнуйся, особых препятствий
9 августа
Иерусалим
Дорогие, дорогой Фридрих, простите, задержался с ответом. Через несколько дней заканчивается мой первый в жизни месячный милуим - служба в армии, да еще какая - караульная. Знаешь ли ты, дорогой мой братик, что такое без подмены простоять на часах ночь, как сейчас, с 0.00 до 6.00. Сейчас только вступил и пишу втихаря под лучиком фонарика. После трех буду засыпать, а потому начну ходить около караулки-будки. Только одно утешает, что ты не попал в этот переплет. Мне осталось один-два, а тебе бы пришлось хлеще.
Сегодня будет тяжко: днем приезжали отец Михаил с Волохонским, пили всякие водочные изделия, а еще кофе, к тому же я не спал, за что буду расплачиваться тем, что столбы ходить будут чаще, чем обычно, протираешь глаза, нет, - стоят.
А все потому, что стучу я свой мрамор, предпоследний перед выставкой, а сплю только, когда падаю.
Все труднее становится писать, наливаюсь тяжестью. Кабы не два года на Голанах, то это был бы третий милуим, что невозможно представить. Просто, наверно, сбежал бы, как многие, ей Богу, совесть не замучила бы. Но теперь понял: бежать надо из-за детей. Страшно подумать, что их ждет эта самая армия.
А с другой стороны, вот приехал вновь отец Михаил, как сам говорит, хлебнуть воздуха, без которого в Америке уже было невозможно. Есть он такой у нас.
Вот сидели мы день и вечер на кухне, за небезызвестным столом бывшего приятеля моего Агурского, да Люся знай себе только блины на стол мечет, а разговор идет - и тонкий, и задушевный.
Подписал Руди Портной договор с Волохонским на издание книги стихов, вот и пили: за книгу; да за сан отца Михаила, - в большие люди вышел, и т.д. вот так и живем, без суеты, не без надежд на будущее, в котором важнее всего стать мне на ноги.
Простите за скудное послание, но жизнь моя - это камни, да эта проклятая караулка.
12 августа 1979
Иерусалим
Воскресенье, 03.20 местного времени. Дорогой Мишенька, ты, должно быть, досматриваешь последний свой сон, а я еще почти три часа буду с оным бороться, точнее, убью его занятием: путем начертания тебе письма при свете фонарика. Хотя занятие это, как и любое другое, почти преступно на посту часовому, коим я являюсь вот уже почти месяц. Это называется "милуим", мой первый, т.к. прежде был я затерян на Голанах. Это, конечно, расплата за счастливую Аркадию, в которой я жил.
... Увы, интеллигентный
Мужики тут считают не возраст, а сколько осталось милуимов. Все завидуют мне: только два, до пятидесяти пяти, но не спешат меняться годами.
Скоро, к четырем, на зорьке, начнут ходить столбы. Привык, но когда уж больно шибко начинают мельтешить, надо башку слегка огреть прикладом, - сразу, мерзавцы, как вкопанные. Восход здесь, над Иорданом, хилый. Поначалу полоска багрянца, затем шустро так из-за горы полезет медяшка солнца, и все тут.
... И все же каждый божий день я ковырял самый большой свой мрамор, он уже сыгрался, и, как следует быть - весьма драматичен. Это - острый, трагичный камень. В нем я одолел салонную слащавость мрамора полностью, да и задумана была пластика надгробия как некая форма пластического реквиема.
Остался еще один кусок мрамора, и состав выставки готов: будет более пятнадцати работ...
Дорогой Мишенька, продолжаю спустя полсуток. Немножко сна, остальное - работа, и вот я вновь на посту.
Сейчас - серенький закат, точнее, подобие восхода с обратным течением. Тут Господь оставил всю силенку тверди земной, вздыбив кулачищами, а на твердь небесную, должно быть, уж и взглянуть сил не было, только что брызнул чуток краски. А Иудейская пустыня, что плотнеет сейчас, дыбясь на каждом шагу, вся - движение цвета и ритма, словно только мгновенье назад отнял свои руки Господь. Наверное, это же чувствовал прародитель Яков, пасший здесь своих овечек, когда, укрываясь от резкого вечернего ветра, укатывался в свои, не знаю, хламиды ли, шкуры ли. И, ложась на каменистый бок склона, чувствовал еще не ушедшее тепло рук и дыхание Господа. Здесь верить в Господа так же естественно, как дышать. Он и в этом воздухе, без глупостей чудес, чуть суховатый, легкий, каким он и должен быть над Святой землей.
Обнаружил некоторое время назад с помощью своей ученицы и помощницы кинутый отшельнический монастырь в десятке километров, - в скале, над ущельем, с остатками построек. До сих пор ноет в душе тоска по тому Божьему скиту, - там бы отрешиться от суеты, не для поста и молитв, а для работы! Но ведь грешен, вот и получил пост грешный, суетный для убивания времени жизни в ту самую пору, когда идет отсчет на минуты.
Говорят люди, дадут за это монеты, тысяч пять, а это хорошо при моей полной непричастности к ним. Только в эту самую ночь все вдруг важное для обмена веществ подорожало на пятьдесят процентов, так что монет разом стало как бы вдвое меньше. Страна, конечно, чудес. За наши годы все подорожало в четыре, пять раз, а уровень жизни - повысился!
Посмотри только, какие машины в наших дворах, и среди них - мой любимый минибус, словно старая кляча на покое. Да хотя бы твоя Валентина: и квартиру, и машину купила, - на какие шиши? Непонятно, во всяком случае, для моего разумения.
Мишенька, я так и не знаю, получил ли ты мое большое предыдущее письмо. Не хотелось бы повторяться, но главное я помню: жить за пределами России можно только творчеством. Творческой среды нет, но человеческая, интимная возможна кое-где в провинции, как, скажем, Израиль. Но только творчество может дать истинное общение, в нашем возрасте трудненько, но возможно. И еще, сам знаешь, нужна удача.