Лев Толстой и жена. Смешной старик со страшными мыслями
Шрифт:
«Кажется, что в этот день я звал жену, и она, с холодной злостью и желанием сделать больно, отказала, — несколькими днями позже жаловался дневнику Толстой. — Я не спал всю ночь. И ночью собрался уехать, уложился и пошел разбудить ее. Не знаю, что со мной было: желчь, похоть, нравственная измучен-ность, но я страдал ужасно. Она встала, я все ей высказал, высказал, что она перестала быть женой. Помощница мужу? Она уже давно не помогает, а мешает. Мать детей? Она не хочет ею быть. Кормилица? Она не хочет. Подруга ночей. И из этого она делает заман-ку и игрушку. Ужасно тяжело было, и я чувствовал, что праздно и слабо».
«Напрасно я не уехал, — заключает он. — Кажется, этого не миную. Хотя ужасно жаль детей.
Спустя некоторое время Толстой составил план своей дальнейшей жизни. И не только своей собственной, но и всей своей семьи. Разумеется — по своему лишь усмотрению, никого не спросив.
Согласно этому плану жить семейству Толстых полагалось в Ясной Поляне. Доход от самарских имений отдавался на нужды бедных, так же как и доход от Никольского, где землю планировалось передать в аренду крестьянам. Семье оставался доход от Ясной Поляны, колебавшийся в зависимости от года между двумя и тремя тысячами рублей. «Оставить на время, — писал Толстой, — но с единственным желанием отдать и его весь другим, а самим удовлетворять самим себя, т. е. ограничить как можно свои потребности и больше давать, чем брать, к чему и направлять все силы и в чем видеть цель и радость жизни...» И пояснял: «Прислуги держать только столько, сколько нужно, чтобы помочь нам переделать и научить нас, и то на время, приучаясь обходиться без них. Жить всем вместе: мужчинам в одной, женщинам и девочкам в другой комнате. Комната, чтоб была библиотека для умственных занятий, и комната рабочая, общая. По баловству нашему и комната отдельная для слабых... По воскресеньям обеды для нищих и бедных и чтение и беседы. Жизнь, пища, одежда — все самое простое. Все лишнее: фортепьяно, мебель, экипажи — продать, раздать. Наукой и искусствами заниматься только такими, которыми бы можно делиться со всеми. Обращение со всеми, от губернатора до нищего, одинаково».
Вдохновленная примером вдовы Достоевского, самостоятельно издававшей произведения своего покойного мужа, Софья Андреевна решила последовать ее примеру и заняться изданием книг Льва Николаевича, чтобы весь доход от их продажи шел в семью.
Муж проповедовал, что «Ученик Христа будет беден... Быть бедным, быть нищим, быть бродягой... это то самое, чему учил Христос, — то самое, без чего нельзя войти в царство Бога, без чего нельзя быть счастливым здесь на земле», а жена тем временем изыскивала средства.
Имущество тяготило. Был найден компромисс — в мае 1883 года Толстой выдал жене доверенность на ведение всех его имущественных дел. Передача авторских прав е ней особо не оговаривалась, но логически вытекала из слов: «Для исполнения всего этого Вы имеете: ...вообще получать всякие мне следующие суммы отовсюду». Пользуясь этой доверенностью, Софья Андреевна издавала сочинения мужа вплоть до последне -го года его жизни.
В 1891 году Лев Николаевич опубликовал в газетах заявление, в котором всем желающим разрешалось безвозмездно переиздавать, переводить и ставить на сцене все его произведения, написанные после 1 января 1881 года, после его «второго рождения». Таким образом в распоряжении Софьи Андреевны осталась лучшая часть творчества мужа: «Война и мир», «Анна Каренина», «Детство», «Отрочество», «Юность», «Севастопольские рассказы», «Казаки».
«Не понимает она, и не понимают дети, расходуя деньги, что каждый рубль, проживаемый ими и наживаемый книгами, есть страдание, позор мой, — сокрушался Толстой. — Позор пускай, но за что ослабление того действия, которое могла бы иметь проповедь истины. Видно, так надо. И без меня истина сделает свое дело».
Для самостоятельного издания произведений Льва Николаевича потребовались деньги. Софья Андреевна заняла двадцать пять тысяч рублей, десять из которых получила от своей матери, Любови Александровны. Дело быстро пошло в гору...
Толстой
Софья Андреевна сильно изменилась в душе. Если раньше она была хранительницей домашнего очага, то теперь стала его спасительницей. Нет больше заискивания перед мужем, нет уступок, нет повиновения. Былые иллюзии рассеялись, уступив место пониманию того, сколь чудовищную ошибку совершила она двадцать два года назад, выйдя замуж за совершенно чужого ей человека.
В начале декабря 1984 года Толстой в письме к жене, жившей с детьми в Москве, выразил восхищение крестьянскими детьми и получил в ответ гневное: «Да, мы на разных дорогах с детства: ты любишь деревню, народ, любишь крестьянских детей, любишь всю эту первобытную жизнь, из которой, женясь на мне, ты вышел. Я — городская, и как бы я ни рассуждала и ни стремилась любить деревню и народ, любить я это всем своим существом не могу и не буду никогда; я не понимаю и не пойму никогда деревенского народа. Люблю же я только природу и с этой природой я могла бы теперь жить до конца жизни и с восторгом. Описание твое деревенских детей, жизни народа и проч., ваши сказки и разговоры — все это, как и прежде, при яснополянской школе, осталось неизменно».
В завершение Софья Андреевна подпустила шпильку, больше похожую на занозу: «Но жаль, что своих детей ты мало полюбил; если б они были крестьянкины дети, тогда было бы другое».
В начале 1887 года Лев Николаевич слегка отмяк.«Он очень переменился, — записала Софья Андреевна в дневнике 6 марта 1887 года, — спокойно и добродушно смотрит на все. Принимает участие в игре в винт, садится опять за фортепьяно и не приходит в отчаяние от городской жизни».
Весной 1888 года Софья Андреевна родила последнего, тринадцатого по счету ребенка, которого назвали Иваном. Несколькими днями позже счастливый шестидесятилетний отец ушел пешком из Москвы в Ясную Поляну. Жена в первом же письме поделилась беспокойством по поводу новорожденного, который плохо брал грудь и оттого выглядел истощенным, на что Лев Николаевич беспечно ответил: «Не скучай ты, голубушка, об Иване и не тревожь себя мыслями. Дал Бог ребеночка, даст ему и пищу... Мне так хорошо, легко и просто и любовно с тобой, так и тебе, надеюсь...»
Отношение его к детям, как и его отношения с детьми, всегда были непростыми и оставляли желать лучшего.
Льва Николаевича очень раздражало то, что его старшие сыновья не разделяли его взглядов. Немного утешали дочери — Татьяна и Мария, особенно Мария, похожая на отца как обликом, так и духом. Мария значительно раньше Татьяны приняла отцовские призывы к вегетарианству, физическому труду и благотворительности. «Приехала Маша. Большая у меня нежность к ней, — писал в дневнике Лев Николаевич и уточнял — К ней одной. Она как бы выкупает (искупает. — А.Ш.) остальных».
Постепенно Маша и Таня стали исполнять при отце роли секретарей и переписчиц. Софья Андреевна, некогда сама отказавшаяся от переписывания произведе -ний мужа, изнывала от ревности. «Бывало, я переписывала, что он писал, и мне это было радостно, — писала она в ноябре 1890 года. — Теперь он дает все дочерям и от меня тщательно скрывает. Он убивает меня очень систематично и выживает из своей личной жизни, и это невыносимо больно... Мне хочется убить себя, бежать куда-нибудь, полюбить кого-нибудь».