Лев в тени Льва. История любви и ненависти
Шрифт:
Не понятно, был ли это жест досады на отца или просто признание творческой неудачи. Скорее и то, и другое. Но создать скульптурный образ отца он сможет только после его смерти.
И это будет недобрый Толстой…
Глава десятая
Война детей
Наконец я подхожу к дубовому гробу и смотрю на маленького, чуждого мертвого человечка… Не верится, что эти жалкие остатки были моим отцом.
Маменькин сынок
До сих пор непонятна роль, которую сыграл Лев Львович в семейном конфликте лета-осени 1910 года, который завершился бегством
Был ли он вообще осведомлен об этом конфликте накануне приезда? «Вероятно, кто-то из родных сообщил Л. Л. Толстому о тяжелейшей ситуации в семье, вызванной приступами истерии у С. А. Толстой», – считает Валерия Абросимова. 29 июня 1910 года из Петербурга в Ясную пришла его телеграмма: «Телеграфируйте Северную гостиницу здоровье мама вышлите <экипаж> пятницу Ясенки скорому». Но о ненормальном психическом состоянии Софьи Андреевны было известно давно, еще со смерти Ванечки в 1895 году. А вот знал ли сын, что приступы истерии были вызваны ссорой матери с отцом из-за Черткова?
В «Опыте моей жизни» он утверждает, что накануне приезда ни о чем не знал. «Но то, что я нашел там, ввергло меня в великое недоумение и грусть…»
2 июля Софья Андреевна записывает в дневнике: «К обеду приехал сын Лёва, оживленный и радостный. Ему приятно быть опять в России, в Ясной Поляне и видеть нас». По-видимому, приезд сына стал для нее самой неожиданностью. Это говорит о том, что не она вызвала его в Ясную. Не могла этого сделать и сестра Саша. Тем более этого не мог сделать отец, буквально через день после приезда сына написавший о нем в дневнике: «Приехал Лёва. Небольшой числитель, а знаменатель оо». Вероятнее всего, это сделал кто-то из братьев или сестра Татьяна. Они были заняты своими делами и не принимали прямого участия в родительском конфликте. В результате между отцом и матерью оказались Саша и Лёва. Но это был самый плохой из возможных вариантов, потому что Саша в то время была последовательницей отца и противницей матери, а ее брат был убежденным противником идей отца и всей душой разделял позицию матери. Поэтому к родительскому конфликту добавилась еще и «война детей».
Возможно, Софья Андреевна сразу рассказала сыну о своем разговоре с Чертковым, который состоялся накануне приезда Лёвы. В 1910 году Черткову все-таки разрешили жить в Тульской губернии вместе с матерью, женой и сыном. И он немедленно начал строительство большого удобного каменного дома в Телятинках близ Ясной Поляны. Чертков заявил жене Толстого, что теперь он является его «духовным духовником» и что Софья Андреевна должна с этим смириться. Еще он сказал, что если бы он хотел «напакостить» семье Толстых, то сделал бы это давно, ибо все дневники Толстого с 1900 года хранились у него, и если он не сделал этого, то это лучшее доказательство его любви к Толстому. Общение между Чертковым и женой Толстого с определенного момента стало бессмысленным, как, впрочем, и ее разговоры с собственным мужем. Больное сознание Софьи Андреевны реагировало не на смыслы фраз, а на отдельные слова, и в данном случае она приняла во внимание слово – «напакостить». Чертков задался целью «напакостить» ей и семье – вот что она поняла! Впрочем, она была не далека от истины.
Лев Львович не сразу оценил весь трагизм сложившейся ситуации. Еще 4 июля он продолжал смотреть на отца как на возможную модель для новой скульптурной работы. «Лёва сегодня говорил, что вчера он случайно подстерег на лице Льва Николаевича такое прекрасное выражение человека не от мира сего, что он был поражен и желал бы его
Еще он решил, что отец, как ребенок, находится в полной власти Черткова. «Он всю жизнь легко поддавался влияниям, не имея критического чутья, а теперь, больной, впавший в детство, потерявший память, как он сам признается в дневнике, он окончательно поддался Черткову…»
Между Львом Львовичем и Чертковым состоялся тяжелый разговор. Бывшие товарищи смотрели друг на друга врагами.
«6 июля вечером я позвал его в свою комнату и сказал ему, что, так как его присутствие в нашем доме мучительно для родителей, я просил бы его прекратить свои посещения. Сначала, удивленный, он не знал, что возразить. Но потом вдруг рассердился и стал говорить мне дерзости.
– Ты же сам останешься в дураках! – крикнул он мне со злой усмешкой.
Я спокойно еще раз просил его перестать ездить в дом.
– Хорошо, но ты же сам останешься в дураках, – повторил он, глупо смеясь…
Тогда и я серьезно рассердился на него, как это бывает со мной нечасто. Я стал кричать и готов был силой вытолкать его из комнаты и из дома.
– Идиот! – кричал я ему. – Все знают, что ты дурак и идиот! Оставь меня сию же минуту».
На следующий день он извинился перед Чертковым и просил его поговорить и помириться с Софьей Андреевной. Поначалу он видел свою роль в доме родителей как миротворческую. Бесконечно жалея мать, он понимал, что и отцу не сладко под ее натиском. Софья Андреевна категорически требовала отдать ей поздние дневники Льва Николаевича, но это было единственное требование, с которым он категорически не соглашался, подозревая, что, пройдя через ее руки, они подвергнутся серьезной «цензуре». Со своей стороны Софья Андреевна подозревала, что именно в дневниках мужа находится текст его завещания или хотя бы информация о нем.
«В те дни, когда вся эта грязь происходила кругом меня, я жил в Ясной Поляне и лепил бюст матери, не желая вникать в происходящее и не понимая хорошенько всей той таинственности, которой была окружена жизнь отца…»
Одновременно с работой над бюстом матери он вновь лепил своего отца. И – вновь потерпел неудачу! А вот бюст матери получился хорошим. Его хвалил отец, и он до сих пор находится в Ясной Поляне.
9 июля Лев Львович с отцом отправились на конную прогулку. Софья Андреевна переживала: навстречу шла черная туча, а они не взяли с собой верхней одежды! Когда они уехали, разразилась гроза, и Софья Андреевна полтора часа в тревоге металась на террасе дома. В это время отец с сыном пережидали дождь на крыльце забытой и пустой лесной сторожки. Им не о чем было говорить. «Отец, беспокойный и жалкий, стоял со мной плечом к плечу, не говоря ни слова и избегая моего взгляда. Не дождавшись конца дождя, он влез на лошадь и рысью поехал домой».
«Вернулись мокрые, – пишет Софья Андреевна, – я хотела помочь растереть Льва Николаевича спиртом – спину, грудь, руки и ноги. Но он сердито отклонил мою помощь…»
А уже через день, в ночь на 11 июля, между отцом и сыном случился скандал. Обитатели дома по-разному описывают это событие. Запечатлено оно и в дневнике Толстого, и сразу в двух воспоминаниях Льва Львовича. Однако точной картины произошедшего мы так и не имеем.
Перед этим во время купания в Ясной Поляне Чертков потерял свои дорогие часы. Лев Николаевич поднял на поиски весь дом и деревенских ребят, чем страшно возмутил супругу. 10 июля она кричала на него так, что даже Лев Львович урезонивал мать: «Постыдитесь, мама, у вас внуки!» Ночью она пришла к мужу, продолжая возмущаться его привязанностью к Черткову и требовала отдать дневники. «Я отклонил спокойно», – пишет Толстой в записной книжке. Софья Андреевна в легком платье легла на доски балкона перед дверью в его комнату, а затем ушла в парк и села на дорожке у аллеи.