Лев
Шрифт:
Взгляд откровенно насмешливый.
Вздыхаю.
— Менее приятно, — чеканю я.
— Зато более искренне.
Что возразить на это я не знаю.
— Мне дико интересно, как вы трахаетесь, — вдруг произносит он.
Вроде задумчиво произносит, но я даже опешиваю. Отвыкла от того, что он вот так общаетесь.
— Вот прям дико интересно, — продолжает он. — Тоже по правилам? Которые вам кто-то когда-то навязал?
— Лев, — строго говорю я. — Вы сейчас правила дорожного движения соблюдаете?
— В целом — да, — ухмыляется он. — Но иногда — нет.
— Плохо, —
— Почему?
— Потому что это опасно?
— Не, — качнув головой, возражает он. — Вы не поняли. Все правила, что касаются безопасности, я соблюдаю неукоснительно. Вопрос: при чём тут обсценная лексика?
— При том, — хмурюсь я. — Вы бы стали говорить с ребёнком матом? М?
Он смеётся.
— Причём здесь дети вообще?
— При том, что вы при детях наверняка, ну, я надеюсь, по крайней мере на это, не стали бы говорить матом. И получается, что вы прекрасно понимаете, что ругаться — нехорошо.
Он качает головой. Снова останавливает перед перекрёстком машину и тоже чуть поворачивается ко мне. Внимательно смотрит в глаза. Каждый его взгляд сейчас — такой. Изучающий. Чуть ли не пристальный. Но я этот взгляд выдерживаю.
Вздыхает.
— Олесь.
— Что?
— Как вы относитесь к сексу?
— В каком смысле? — настороженно спрашиваю я.
— В самом прямом.
— Если в общем?
Вздохнув, качает головой.
— Нормально отношусь. Если мы говорим о взрослых людях.
— Да вы можете не добавлять это, — говорит он. — Мы по умолчанию говорим сейчас о взрослых людях.
— И что?
— А то. Вы при детях сексом заниматься будете?
— Разумеется, нет!
— Потому что вы прекрасно понимаете, что сексом заниматься нехорошо?
— Что за чушь? — морщусь я.
— Так вы только что сказали то же самое на тему обсценной лексики. Вы же к этому аппелировали.
— Это другое, — хмурюсь я.
— Ну, разумеется, — ухмыляется он. — Слово "хуй" — означает "еловая шишка". Изначально вообще — отросток, побег. Слово "блядь", по крайней мере по одной из версий, происходит от глагола "блядити", что означало пустословить или обманывать. Привирать, иначе говоря. "Сволочь" — это это вообще глагол. Сволочь в кучу. Кстати, обсценной лексикой не является. "Шваль" — "шевалье" или, если в английском, а не в французском: "кавалер". "Мразь" — мороз. Сука — самка собаки.
— И к чему вы мне это рассказали? Не понимаю.
— Ну, вот например, — он ухмыляется: — Сука, мразь.
Вздохнув, закатываю глаза.
— Самка собаки, мороз, — весьма довольный собой, произносит он. — Вот если я бы сказал так, вы бы сочли это чем-то нехорошим? Я про "самку собаки, мороз".
— Нет.
— Ну, вот. Слово "мужик" — раньше было оскорблением в высшем обществе. И словосочетание "настоящий мужик", скорее бы обидело представителя дворянина, да или просто горожанина. Слово "пошлость" — означало что-то обыденное, скучное, неинтересное, надоевшее. И не имело никакого отношения к похабени или скабрезности.
Молчу.
— Вот скажите, — спрашивает он. — Вас слово "удочка" смущает? Или слово "удилище"?
Чую подвох.
— Нет.
— А между тем,
— И что, Лев? — покачав головой, пожимаю плечами я. — Что это вообще меняет?
— То, что вы не употребляете матерных слов не потому, что это ваш сознательный выбор, а потому, что вам когда-то сказали, что это плохо, и вы это просто приняли на веру. На самом же деле, эти слова выражают экспрессию. Неважно, как окрашенную. Не моя вина, что в вашем представлении эта экспрессия всегда окрашена негативно.
Ничего ему на это не отвечаю, и некоторое время мы молчим. Мы уже оба сидим ровно. И оба смотрит вперёд. Отличие только в том, что он ведёт машину.
— Лев.
— Да?
— И для чего вы мне это рассказали?
Секундная пауза.
— У меня впечатление, стойкое, причём, Олеся, что вы себя заперли в целом кодексе правил. Он такой огромный, что вы не понимаете, как себя вести, если этих правил нет. Просто растеряны. А я сейчас растерян потому, что не знаю всех этих ваших правил. Не понимаю, что говорить можно, что нельзя. Мне всё мерещится, что я вас могу чем-то задеть, как-то оскорбить или обидеть. Понимаете?
— Да, — на секунду поджав губы, тихо отвечаю я. — Понимаю.
— Так вот вопрос мой на самом деле такой: нафига вам это всё надо? Почему бы нам не начать общаться нормально так, как это комфортно каждому из нас? Я же вас не переделываю. Стараюсь принимать такой, какая вы есть.
— Переделываете, — возражаю я. — Вот прямо сейчас и переделываете.
— Нет, — не соглашается он. — Просто хочу стряхнуть всю эту труху. Чтобы вы расслабились наконец и мы смогли перейти на ты. И на тот язык общения, который отличается от… — вздыхает, — от этого формата "воспитательница Мальвина и дурачок Буратина".
— Это не только от меня зависит, — говорю я.
— Согласен, — кивает он. — Именно поэтому я эту тему и поднял. Инициатива, если хотите. Ну, выдохните уже, Олеся. Я вас не съем. Обещаю.
Глава восемнадцатая
Не проходит и получаса, как нас проводит к столику в небольшом ресторане девушка-хостес. Здесь красиво, уютно, и, что, мне особенно нравится, на этот раз ресторан не выглядит ни пафосным. Расслабляет сама обстановка.
Столик располагается в небольшой нише на втором этаже. Пара столов по соседству пусты, да и в целом — в этом заведении сейчас немноголюдно. Что позволяет спокойно продолжать общение, не думая о том, что кто-то может нас слышать.
— Здравствуйте! — тихий, мелодичный голос подошедшей официантки заставляет нас поднять глаза от раскрытых меню, которые мы изучаем, держа в руках. — Надеюсь, вам у нас понравится, — она улыбается. — Вы готовы сделать заказ?
Лев вопросительно смотрит на меня. Я киваю.
— Здравствуйте. Да. Мне, пожалуйста, салат "Вальдорф", бифштекс и бокал вот этого вина.
Она быстро записывает в блокнот то, что я говорю, а затем смотрит на меня.
— Какой уровень прожарки вы хотите?