Лейб-хирург
Шрифт:
— Мне Бурденко уже предлагал написать, — признался Михаил.
— Николай Нилович — умнейший человек, — кивнул друг, — и хирург гениальный. Мне до него, как до Москвы раком. Пиши! Одну статью о переливании крови, вторую — о растворе Рингера, третью — о лидокаине или сульфаниламиде. Препараты новые, только стали применяться, сведения о них медики с руками оторвут. А вот о лечении отравленных газами можно смело диссертацию готовить — защитишь со свистом. Ну, и я помогу. Так что будет у тебя, Миша, свой дом с прислугой, высокий чин и наследное дворянство.
— Последнее вряд ли, — покачал головой Михаил. — Чтобы еврею… Поляков, богатейший человек Западного края, да и тот только личный дворянин.
— Увидишь! —
— Предлагаю за это выпить! — предложил Михаил.
— Не вижу причины отказаться, — засмеялся Валериан и наполнил бокалы янтарным ромом.
Взял свой, — За тебя друг! За профессора и наследного дворянина Российской империи Михаила Александровича Зильбермана.
Они выпили. Оба не догадывались, что этот тост претворится в жизнь уже в ближайшие дни.
А события, которые этому приведут, кардинально изменят жизнь обоих…
Глава 13
Конференция проходила в главном военном госпитале Москвы. Здесь имелся достаточно просторный для таких мероприятий зал, кроме того, госпиталь — объект военный, поэтому охраняется. В свете предстоящего разговора об отравляющих газах — мера не лишняя. Если немцы узнают, что мы готовимся к химической войне, придумают очередную гадость.
Тевтонский гений, он такой, сумрачный.
Архитектурой и устройством госпиталь отличался от того, что я знал в своем мире. Меньше декора и помпезности, больше функциональности и удобства в устроении. Но такой же огромный. Лечебные корпуса, квартиры для врачей — принято в этом времени жить рядом с местом службы, лаборатории, кухни, прачечные, морг, конюшни, недавно появившиеся гаражи для санитарных автомобилей… Не удивительно, что руководил этой махиной цельный генерал — действительный статский советник [36] Порфирий Свиридович Елаго-Цехин, хирург и отважный человек, прославившийся в период кавказских войн. Милейший, между прочим, генерал — веселый и гостеприимный. Я у него в госпитале неоднократно бывал — проводил показательные операции и демонстрировал приемы переливания крови.
36
Чин, равный генерал-майору.
После них Порфирий Свиридович зазывал меня в кабинет, где мы пили чай приправленный коньяком, или коньяк, приправленный чаем — это как выходило.
В моем времени этому госпиталю после Великой Отечественной войны присвоили имя Бурденко. Но пока Николай Нилович, живой и здоровый, сидел в президиуме собрания вместе с другими главными хирургами фронтов, Вельяминовым, Елаго-Цехиным и вашим покорным слугой. Я смотрел в заполненный военными врачами зал. Офицерские мундиры, узкие серебряные погоны, ордена и знаки военных врачей на груди. Последние — неотъемлемая принадлежность формы, ими гордятся. Мало в России людей с высшим образованием, а врачей — особенно. Это в моем мире окончить вуз стало рядовым делом. В советские времена даже гражданские специалисты носили вузовские ромбики и гордились ими. Потом это сошло на нет. Знаки о высшем образовании закрепились только на военных мундирах.
Вглядываюсь в лица — обветренные, загорелые; внимательные глаза. Сколько они видели крови и страданий! Но не ожесточились, не очерствели душой их обладатели. Мы, врачи, циники и обманщики, нас часто не любят, но, случись беда, бегут к нам. Про войну и вовсе молчу. Там военным врачам приходится стоять у операционных столов долгими часами, забывая об отдыхе и еде, и это скорее норма, чем исключение. Смерть ждать не будет…
Что-то меня на пафос потянуло. Конференция идет привычным ходом.
Николай Александрович читает доклад об итогах лечения раненых в ходе завершившегося наступления. Цифры, примеры, похвала в адрес лучших, критика отстающих. А неплохо поработали! Процент раненых, возвращенных в строй, или тех, кто туда вернется, скакнул с сорока трех до пятидесяти. Семь процентов — ерунда, скажете вы? А вот нет! Это тысячи выздоровевших солдат и офицеров, которых ранее ждала инвалидность или смерть.
Надеюсь, что в этом есть и мой вклад. Переливание крови вошло в практику на несколько лет раньше, чем в моем мире. Применение стрептоцида помогло избежать тысяч нагноений и случаев гангрены. Не одну жизнь спас от болевого шока лидокаин… Этими препаратами, как мне сказали, заинтересовались за границей, сейчас в России спешно разворачивают их производство. Но за границу лекарства пойдут только после насыщения внутренних потребностей — на этот счет есть прямое указание государыни. Вот это правильно! Сначала — своим, и лишь потом — остальным. В моем мире нередко было наоборот…
Вельяминов заканчивает доклад и под аплодисменты возвращается в президиум. Слово предоставляют главному хирургу Северного фронта. Он идет к кафедре с папкой, которую кладет на пюпитр, и достает из нее листки с докладом. Выглядит кисло: Вельяминов критиковал его за неспешное применение новых методов. Сейчас главный хирург будет оправдываться и посыпать голову пеплом. Внезапно в зал проскальзывает адъютант Елаго-Цехина. На нем, как говорится, лица нет. Подбежав к начальнику, он что-то шепчет ему на ухо. Это заметили все, включая докладчика. Он повернулся к президиуму и ждет. Притихли и остальные. Замечаю, как с багрового лица начальника госпиталя — любит генерал коньячок, сползает краска. Что произошло?
— Господа! — Елаго-Цехин встает. — Только что телефонировали из Кремля. Случилась беда.
Взрывом бомбы разрушен Кремлевский дворец, судьба государыни и ее двора неизвестны.
В зале повисает тишина. В сердцах бью кулаком по столу. Твою мать! Бывая в Кремле после того, как меня из него выставили, замечал, что охраняется он небрежно. Посты гвардейцев у ворот, караулы у входа во дворец и в коридорах — это скорее для красоты, чем для защиты.
Это в моем времени сотрудников ФСО в Кремле больше, чем туристов — муха без досмотра не пролетит. Сказал об этом тещеньке — пропустила мимо ушей. Мол, кто посмеет покуситься на священную особу императрицы? Не было в этом мире убийства Павла I и Александра! как не существовало и самих этих монархов. Революционный террор на некоторое время заставил отнестись к охране государыни серьезно. Но террор прекратили сами революционеры, об опасности забыли. И вот результат…
— Боже мой! Что теперь делать? — бормочет сидящий рядом Вельяминов. Растеряны и другие — это видно по лицам.
— Разрешите мне? — спрашиваю Николая Александровича.
— Да, да, голубчик! — кивает он. Встаю.
— Господа! Я, лейб-хирург государыни Довнар-Подляский, немедленно отправляюсь в Кремль для оказания помощи раненым. Понадобятся помощники.
Зал дружно встает.
— Хватит десяти человек.
Возмущенный ропот в ответ.
— Извините, господа, но большим числом там не развернуться. Мы будем только мешать друг другу. Остальные будут помогать здесь, поскольку возможен поток раненых. Главных хирургов фронтов прошу выбрать из числа подчиненных лучших специалистов. Михаил Александрович, — делаю знак Зильберману — вы со мной. Порфирий Свиридович! — поворачиваюсь к Елаго-Цехину. — Мне нужен транспорт и наборы первой помощи: хирургический инструмент, бинты, лекарства, средства для иммобилизации переломов.