Лейтенант Рэймидж
Шрифт:
— Да-да, это мирра, — сказал сэр Гилберт, — масло сладкого кервеля.
Звуки голоса шотландца рывком вернули Рэймиджа на землю: в захватившей его череде диких и эротичных мечтаний он уже втирал мирру в теплую кожу Джанны.
— Ее светлость, — добавил вице-король, — находила этот аромат восхитительным, пока я не сказал ей, что это. Однако в ее представлении ладан и мирра неразрывно связаны с образами несусветного разврата, так что ни в чем неповинная амфора была отправлена в изгнание в мой кабинет.
Сэр Гилберт извинился за то, что резко оборвал их беседу получасом ранее — новости, принесенные с севера коммодором Нельсоном оказались очень серьезными…
Не думает ли он, поинтересовался сэр Гилберт, что маркиза быстро идет на поправку? Рэймидж согласился.
— Мы благодарны вам, мой мальчик, — сказал вице-король. — Вы исполнили очень трудную миссию. Гораздо более трудную, — добавил он с оттенком двусмысленности, — чем можно было представить, даже с учетом гибели вашего корабля. Кстати, хочу выразить раскаяние за свой намек сэру Джону Джервису, чтобы он послал «Сибиллу», поскольку знание вами итальянского языка может помочь делу.
— А, вот почему мое имя было упомянуто в приказе!
— Да, к тому же вы знакомы с семьей Вольтерра.
— С матерью, но не с дочерью, которая с тех пор сильно выросла!
— Естественно. Но в то время, когда «Сибилла» была здесь, это казалось хорошей идеей.
Рэймидж вдруг понял, что сэр Гилберт казнит себя за то, что случилось.
— Сэр, это действительно была хорошая идея. Просто нам не повезло столкнуться с «Баррасом».
— Ну что же, я рад, что вы так думаете. Кстати, как я понимаю сегодняшний… э-э… процесс был не закончен, а прерван.
— Да, прерван вследствие прибытия коммодора.
— Уверен, что все кончится хорошо. Вы трое — упрямые молодые люди.
— Трое, сэр?
— Вы, маркиза и ее кузен.
— О, да. Полагаю, так и есть.
— Я не имел понятия о том, что случилось сегодня утром. Моя жена и я были уверены, что маркиза лежит в постели, пока доктор не сказал нам. Выяснилось, что она… э-э… ушла, оставив в комнате записку.
Рэймидж не мог понять, является ли это заявление сэра Гилберта дипломатическим ходом или всего лишь выражает желание ни во что не вмешиваться, пока старый шотландец не продолжил:
— Полагаю, вам известно, что мы тоже старые друзья семьи маркизы?
— Да. Ее светлость намекнула на это несколько минут назад.
— Возможно, вы думаете, что это повлияло на мое намерение обязательно спасти этих беглецов?
— Нет, сэр. Я никогда не увязывал эти два факта.
— На деле, если мы намереваемся освободить несчастную родину маркизы от Бонапарта, нам нужен некто, кто сумеет поднять людей. Тем более, что Бонапарт ввел в своих войсках жесткие порядки, словно это римские легионы древней… Ну ладно. Нам нужны люди, не символы. Многие воспринимают род маркизы, особенно ее саму и ее погибшего кузена, графа Питти, как поборников прогресса, с которыми так желал расправиться великий герцог Тосканский. Если говорить об этом, то великий герцог сильно запятнал свою репутацию, пойдя на союз с Бонапартом. А что может послужить лучшим штандартом, придать большее воодушевление, как не прекрасная молодая девушка?
— Новая Жанна д’Арк!
— Именно! Что же, давайте присоединимся к моей супруге и нашему прекрасному штандарту.
Они направились к террасе. Едва мужчины успели занять места в креслах, появился лакей, прошептал что-то на ухо сэру Гилберту и тут же исчез.
— Кое-кто желает видеть вас, — пояснил вице-король.
Рэймидж почувствовал себя виноватым: Пробус наверняка в ярости, поскольку он оставил на несколько часов корабль,
Лакей препроводил молодого мичмана к стеклянной двери, возле которой тот на мгновение замер в изумлении — внезапный переход от мичманской каюты на «Диадеме» к роскоши террасы явно ошеломил его.
Рэймидж кивнул ему.
— Я лейтенант Рэймидж.
— Кейзи, сэр, с «Диадемы». Мне поручено, — он извлек из кармана конверт, — предать вам это, сэр. Мне сказали, что ответа не требуется, так что, с вашего позволения…
Рэймидж поблагодарил и положил конверт на колено, из соображений приличия не спеша распечатать его, но вне себя от нетерпения познакомиться с его содержимым. Заседание трибунала возобновляется? Должен он вернуться на корабль для содержания под строгим арестом?
Эллиотам приходилось видеть столько официальных документов, что прибытие мичмана вряд ли могло смутить их, и сэр Гилберт, заметив, как волнуется Джанна, глядя на продолговатый пакет, сказал:
— Ну открывай же, Николас.
Рэймидж сломал печать и прочитал письмо, точнее, приказ. Правильнее сказать, он прочитал его дважды. В первый раз он буквально не поверил своим глазам, во второй раз почувствовал крайнее удивление. Сложив письмо, он сунул его в карман и стал осматривать рейд, ища глазами маленький куттер. А, вот и он. Корабль выглядел довольно внушительно: водоизмещение около 190 тонн, стоимость при постройке — четыре с половиной тысячи фунтов, команда из шестидесяти человек, десять карронад, приличная парусность — грот площадью примерно тысяча семьсот квадратных футов, марсель — тысяча, кливер — еще тысяча, и стаксель, составляющий половину от этой цифры. Осадка — не самый важный показатель в этих водах — носом — около восьми футов, и четырнадцать — кормой. Длина корабля от гакаборта до форштевня составляла примерно семьдесят пять футов, до топа бушприта — еще сорок футов. В хороший бриз он сможет развить узлов девять, при условии, что днище чистое. Но это вряд ли — скорее всего оно заросло ракушками и водорослями.
Обернувшись, он увидел, что Джанна смотрит на него с возрастающим беспокойством, и понял: она боится, что письмо может предвещать его расставание с ней. Он улыбнулся, но ничего не сказал: на приказе стоял гриф «Секретно».
Расстаться с ней… Мысль эта сначала лишь проскользнула в его сознании, а затем обрушилась на него, когда эти три слова воплотились во всей своей жестокой реальности. Он чувствовал, как улыбка исчезает с его лица, теперь он понял, почему она смотрит на него так. Глаза ее обращались к небу, губы молили, само тело, казалось, рвалось прижаться к нему. Эллиоты же не замечали ничего.
Сторонний наблюдатель увидел бы только, что маркиза ди Вольтерра элегантно сидит в плетеном кресле под шелковым зонтиком и со стаканом лимонада на столике рядом, положив на колено сложенный веер. Рэймидж ощутил, как внутри него шевельнулся такой же холодный страх, который терзал ее прошедшие пять минут: страх человека, расстающегося с любимым во время войны. Первое прощание может оказаться и последним, но может также стать прелюдией ко многим будущим счастливым возвращениям.
Она находилась в шести футах от него, и все же была как будто частью его собственного тела, в ней заключалась частица его самого. Он понимал: куда бы не забросили его приказы — в Западные или Восточные Индии, в северные моря или на блокадный флот под Брестом, ему не суждено почувствовать себя целым, часть его всегда будет с ней, где бы она ни была, живой или мертвой.