Лейтенант Шмидт
Шрифт:
Счастливый своей любовью, ясностью мыслей, чувств и решений, он листал книги, вновь и вновь перечитывал надпись, сделанную Зинаидой. В камеру вошел жандарм. Он принес письмо. В дни, когда не было свиданий, Зинаида Ивановна использовала любую возможность, чтоб послать в каземат весточку.
Письмо заканчивалось так: «А знаешь, за что я тебя полюбила? За то, что у тебя не на первом плане была… Видишь, как я знаю тебя…»
Шмидт был потрясен. Какая чуткая связь сердец, объединенных на расстоянии одним порывом. Какое чудо любви, угадывающей и постигающей, все разъясняющей и просветляющей.
«Как я знаю тебя»… Знает ли она меня? Знаю ли
Он многому ее научил за месяцы переписки. Разве это та Зинаида, которая когда-то жаловалась, что не находит смысла жизни? Он научил ее понимать его, Шмидта. Теперь она помогает ему не забывать себя самого. Даже больше: не только не забывать и быть самим собой — быть лучше, быть тем, кем он должен быть.
Возвращенный к «первому плану» неожиданным напоминанием Зинаиды, он задумался над некоторыми тревожными признаками, появившимися в последние дни. При следующем свидании, пожимая Зинаиде руку, он незаметно сунул ей записку. Вернувшись в гостиницу, она обнаружила, что записка содержит целую инструкцию о том, как вести себя с жандармами.
«Помни, что все жандармы — всегда жандармы, и не доверяйся никому, что бы они тебе ни говорили». Дальше следовал ряд практических советов, как держать себя в гостинице и каземате, как передавать ему, Шмидту, записки. «Они, кажется, вообразили, что ты приехала организовать мой побег! Какие они все идиоты! Сколько труда кладут даром. На этом деле откармливаются, а не научились отличать людей. Ты смутила их своим умом и «ученостью». Несчастная Россия, до сих пор эта «ученость» считается преступной».
Предупреждение оказалось своевременным. Вскоре в гостиницу к Зинаиде Ивановне явился ротмистр Полянский. Покрутив усы и сохраняя все ту же позу официального джентльменства, он попросил показать ему все письма Шмидта. Зинаида Ивановна с облегчением вздохнула. Только накануне она сожгла письма и записки, которые могли быть компрометирующими.
Вечером явился другой жандарм. Председатель следственной комиссии генерал Колосов, просит пожаловать к нему…
У Зинаиды Ивановны не было ни опыта, ни желания общаться с жандармскими и следственными генералами. Но когда «просят пожаловать», отказываться, видимо, не приходится. И вот она смотрит на блестящий жирный круг генеральского лица. Глаза заплыли и еле виднеются сквозь жировую толщу. Из складок жира доносится хриплый голос:
— Вы знаете лейтенанта Шмидта?
Последовала серия протокольных вопросов с угрожающим напоминанием «говорить одну правду». Нетрудно было установить, что о Севастопольском восстании Зинаида Ивановна узнала только из газет, как и все российские обыватели. Ее отпустили, на следующий день были возвращены письма.
К концу января в воздухе решительно повеяло весной. Солнце настойчиво напоминало о юге. Снег на острове Морской батареи быстро исчезал. И в каземат проникло тревожащее чувство весеннего тепла и возрождения! Шмидт стоял у открытой форточки, взволнованно вдыхая теплый ветерок, веющий с моря, и слушая резкие крики возбужденных чаек.
Сквозь щель форточки и переплет решетки он видел привычную даль моря. Бесконечные дороги, таинственная красота мироздания, свободное дыхание безбрежных просторов, несравненная радость штурвала, гордое сознание, что ты справляешься
Ему вспомнилась «Диана». Они шли тогда из Риги в Одессу. Поздняя осень, балтийская непогода. Петр Петрович двое суток не сходил с мостика. На третьи сутки море немного успокоилось. Шмидт решил, что можно отдохнуть, оставил на мостике помощника и попросил в случае осложнений немедленно разбудить. Не прошло и двух часов, как налетел туман. Ночь. Шторм. Помощник не стал будить капитана — то ли пожалел его, измучившегося за двое суток шторма, то ли понадеялся на себя. Вдруг страшный, толчок, треск, пароход задрожал, как в лихорадке. Весь экипаж вылетел на палубу. «Диана» наскочила на гряду камней у острова Мен.
Начиналась паника, но тут с мостика раздался твердый голос Шмидта. О, голос капитана в решающую минуту! Он, как волной, смывает животный страх, превращает стадо обезумевших в организованный, спаянный коллектив борцов, и силы каждого мгновенно увеличиваются во сто крат.
Шмидт приказал подготовить шлюпки, распорядился посадкой экипажа. Не забыл о наиболее ценном имуществе. Помощник, мучимый чувством вины, умолял Петра Петровича пересесть в шлюпку. Но в свете корабельной лампочки он увидел знакомую улыбку Шмидта:
— Капитан остается до конца.
Он и остался до конца. Экипаж был в безопасности, а Шмидт, обследуя судно, думал над тем, как бы спасти и его. Он не оставил судна, пока не подошли спасательные пароходы. Потом в порту, давая отчет о происшествии, Шмидт взял всю вину на себя и поплатился временным переводом в резерв, а это означало материальный и моральный ущерб. Впрочем, в секрете ничего не осталось. Все моряки узнали о событиях на «Диане» и оценили искусство и выдержку капитана Шмидта.
Свидания в каземате продолжались. Шмидт был счастлив. И однажды Зинаида даже пошутила, что он в экстазе. В экстазе? Свидания кончались так быстро, сколько бы они ни продолжались, что только после ухода Зинаиды Шмидт начинал разбираться в своих чувствах. Иногда и в день свидания он садился к столику, чтобы написать ей, как писал когда-то дома, проводя полночи за письмом и не замечая, как бежит время. Письма к Зине помогали ему лучше понять самого себя.
Экстаз… Но ведь он продолжается уже несколько месяцев, несмотря на разделявшее их расстояние. Разве это не горячая, нежная, чистая привязанность, разве это не преклонение? А теперь, когда они видятся считанные минуты… Долгие месяцы он тосковал, не имея возможности заглянуть ей в глаза. Что ж удивительного, если сейчас чувства его прорвались? Это так естественно именно для любви, истинной и прочной, а не для случайного временного экстаза.
Шмидт сжался от боли. Пришла старая, страшная мысль: она не верит. Вероятно, поэтому она так сдержанна. Ее смущают жандармы, это несомненно, но все же… не отталкивает ли ее недоверие к Шмидту? А ему нужно, чтобы в него верили. Так нужно! Вера окрыляет его, он становится лучше, он сам начинает верить в себя. Есть люди, которые становятся тем сильнее, чем хуже к ним относятся. Но он, Шмидт, не таков. Он становится сильнее не от зла, а от добра, от любви.
Ужас его семейной жизни был в том, что жена всегда была склонна видеть в нем плохое, какой-то низменный расчет. Это было так отвратительно, что иногда он начинал терять веру в себя. Он снова обрел себя только после разрыва с женой.