Лгунья
Шрифт:
К тому времени я ужасно проголодалась. На обед Франсуаза приготовила рыбу, купленную в Фижаке. Селеста сунула нос в кухню, принюхалась и сказала:
— О нет, только не рыба!
На ней было светло–зеленое платье с «бронзовым» поясом, под цвет волос. Она сидела, гоняя куски по тарелке, и ничего не съела, кроме нескольких листьев салата. Похоже, на нее напала хандра, но когда я спросила, не случилось ли чего, она удивилась и ответила, что нет, просто ей скучно.
— У тебя отменный аппетит. Мари–Кристин, – заметила tante Матильда, когда я положила себе еще картошки. Прозвучало это скорее как критика, а не комплимент.
— А я люблю поесть, – призналась я.
— Правда? Раньше за тобой такого не водилось. – Она впилась мне в лицо пристальным, ястребиным взглядом. – В детстве тебя было не заставить. Меня всегда удивляло, с каким спокойствием к этому относится твоя мать. Но она вообще понятия не имела, как воспитывать ребенка. Я ей говорила, что надо бы проконсультироваться
— Я не голодна, – мрачно сказала Селеста. – Не делай из мухи слона.
— А я голодна, – произнесла я, подцепив на вилку еще один кусок рыбного филе. – Как волк.
После обеда tante Матильда отправилась к будке у ворот с небольшой жестяной коробкой для денег. Машины уже ютились в скупой тени стен, посетители доедали свои бутерброды под зонтиками на автостоянке.
— Хочешь поглядеть замок? – спросила Франсуаза. – Тебе не будет слишком утомительно пройтись с экскурсией? По всем этим бесконечным лестницам?
По дорожке к нам приближалась шумная компания туристов. Большинство из них были в шортах. У мужчин на шеях висели фотоаппараты. Над ними витал сильный запах масла от загара.
– Mesdames, messieurs, bonjour [76] , – сказала Франсуаза, проверив билеты и собрав группу вокруг себя. – Среди вас есть англичане? – спросила она.
Англичане были: две пожилые женщины, которых я немедленно окрестила про себя училками, и молодая светловолосая пара с маленьким ребенком, недавно научившимся ходить. Еще был один канадец, смуглый парнишка с рюкзаком.
76
Добрый день, дамы и господа (фр.).
— А немцы есть? – спросила Франсуаза.
— Немцев не было.
— А датчане?
Да она просто молодчина, наша Франсуаза. На удивление. В ее подходе не было никакой театральщины: тихим, ненавязчивым голосом она просила зрителей обратить внимание на ту или иную деталь, отвечала на вопросы со сдержанной учтивостью, на французском и английском, давала время оглядеться, если видела, что люди чем-то заинтересовались, перемежала сухую информацию с историями, которые она так неловко рассказывала, краснея и беспрестанно поправляя очки, что ей инстинктивно сочувствовали, а замечая скрытую шутку, понимающе улыбались. Она поведала нам о том, что первоначально замок был построен для защиты Коса от мародерствующих англичан. Англичане из группы при этих словах засмеялись. Она сказала, что более позднее крыло появилось во времена царствования Франциска Первого. Теперь засмеялась я.
— Извините, – проговорила я, когда вся компания обернулась ко мне с непонимающим, озадаченным выражением на лицах. – Меня насмешила одна мысль.
— А–а, так вы из Англии, – сказала одна из пожилых «училок», – Эйлин, гляди-ка, англичанка. Как мило. Вы здесь работаете, или в отпуске, или что?
— Да, – ответила я, предоставив им гадать.
Нас пригласили осмотреть образчики «style gothique» [77] и насладиться красотой сводов. Я шла в хвосте группы, больше прислушиваясь к собственным впечатлениям, чем к словам Франсуазы. Мне предстояла нелегкая работа: выдумать двадцать четыре года жизни, подтвердить свое сходство с тем ребенком, которого они когда-то знали. Ступени винтовой лестницы, ведущей наверх, к круглым комнатам башни, где принцессы некогда пряли свою золотую пряжу и ждали своих принцев, были стерты до блеска. Гобелены обветшали и кое–где тронуты плесенью. Пыльная обивка – изъедена молью. Позолота осыпалась. Но именно так все и должно быть. Я прикасалась, вдыхала, впитывала запахи и зрительные образы.
77
Готический стиль (фр.).
Экскурсия заканчивалась в кухонных помещениях старинного средневекового замка. Франсуаза уже поглядывала на часы и пыталась увлечь экскурсантов в самую маленькую комнату, откуда попасть обратно во внутренний двор можно было, лишь пройдя мимо двух столов, где были разложены вещи для продажи: открытки, кувшинчики с медом, медовые соты, козий сыр, свежие яйца, баночки с confits [78] .
— Ты, наверное, не захочешь снова обходить все по кругу, правда? – спросила Франсуаза, когда последних отставших членов экскурсии проводили наружу, а с другой стороны двора своей очереди ожидала следующая группа.
78
Варенье (фр.).
Да я бы и не возражала. Я была по–настоящему счастлива.
—
Я поступила, как мне велели. Легла на шезлонг в саду, чтобы тепло влилось через кожу, уняло боль в ногах и спине. Слишком много ступеней я одолела, находилась. Я понимала, что необходимо отдохнуть, но это быстро наскучило. Во мне бурлила энергия, не хотелось просто лежать и бездельничать. Я перевернулась на живот и принялась спасать красного жучка, который беспомощно барахтался на спине, но почему-то не желал принять от меня помощь. Каждый раз, как я его переворачивала, он снова падал на спину. Казалось, энергия бьет у меня из пальцев, как струя шампанского. Наверное, избыток этой энергии и опрокидывал всякий раз красного жучка. Мои ноги были готовы пуститься в пляс. Пальцы выстукивали чечетку и дрожали. Я не желала лежать на солнце. Я желала действовать. Ходить. Почему бы и нет? Я ведь могу пойти, куда захочу. Я совершенно свободна. Я никогда не испытывала большей свободы. И я встала, прошла через весь дом, через холл, и попала во внутренний двор замка. Последние экскурсанты тянулись к автостоянке. Я последовала за ними. Прошла мимо будки у ворот, где под зонтом за столиком сидела tante Матильда.
— Пойду, прогуляюсь, – сказала я.
Я подумала, что она меня остановит, но она только равнодушно кивнула и сказала, что это неплохая идея, места здесь для прогулок красивые. «Только аккуратнее, не перестарайся», – добавила она.
С минуту я стояла, решая, куда пойти, а потом направилась в сторону, противоположную туристам, которые возвращались к своим машинам, к дороге. Под стенами замка вилась каменистая тропа. Мои новые сандалии скользили по камням. Колючки чертополоха царапали лодыжки. Но я все шла и шла, пока тропа не сделалась совсем узкой, а замок не остался далеко позади. С одной стороны над тропой нависал каменный утес, с другой тянулись заросли низкорослых деревьев, изо всех сил, цепляющихся за скудную почву. Передо мной порхали яркие, желтые бабочки. Все живое убегало. Ящерицы юркали в норы. Птицы в панике взмывали из расположенных высоко над головой кустов и камнем падали вниз, летели впереди меня на бреющем полете, шоркая брюшками по стеблям высохшей травы. Белые треугольные бабочки вились у меня над головой, как обрывки бумаги, подхваченные ветром, а маленькие голубые мотыльки перелетали с одного цветка чертополоха на другой. Куда бы я ни ступила, насекомые прыскали во все стороны у меня из-под ног, как шутихи: сверчки, кузнечики, неведомые прозрачные создания, дрожащие на кончиках листьев, жужжащие жучки. В кустах, как безумные птицы, скрипуче хохотали цикады. Кругом кипела жизнь.
Немного погодя трава начала густеть, становилась все зеленее, пока не покрыла ярким ковром все пространство между камнями; скалы слева от меня потемнели от влаги. Из рыжих расщелин выглядывали мокрые листья папоротника. Впереди послышался шум бегущей воды. За следующим поворотом тропа внезапно оборвалась. Над ней навис вертикальный утес высотой в сто футов или около того, откуда-то с вершины, из ярко–зеленой травы, выбивалась тонкая серебристая струйка воды и падала к подножию утеса, в глубокий каменный бассейн. Я остановилась у большого валуна на краю водоема, скинула сандалии и погрузила ноги в воду. Она оказалась холодной как лед и поразительно чистой. Камни и голыши на мелководье были кремово–желтые, оранжевые и голубые – любопытная, очень красивая цветовая комбинация. Я встала на колени и выудила из воды один голубой камушек. Он быстро высох на солнце. У меня в руке он утратил всю свою голубизну, теперь он был крапчатым, серо–коричневого оттенка. Но стоило бросить его обратно, и он вновь стал ярко–голубым, как яйцо лесной птицы. Так какой из этих цветов – иллюзия, интересно знать? Может, это зависит от того, какая среда более естественна для камня – воздух или вода? Рыжие голыши имели то же свойство: в одной среде это были тусклые, скучные камни с какими-то минеральными прожилками цвета ржавчины, в другой – сверкали, как золото. Я подержала в воде руку, чтобы посмотреть, не произойдет ли с ней то же самое. Так и есть. Под водой на ней преломлялись солнечные лучи, кожа приобрела медовый оттенок пальцы струились и колыхались, как подводные травы. Я подумала: вода – вот моя естественная среда, зеркало, сквозь которое можно проходить, зеркало, которое не отражает и не бьется. Сопротивляться было бесполезно. Я скинула одежду и вошла в бассейн. На секунду другую от холода перехватило дыхание. На середине было глубоко, между громадными светло–коричневыми валунами вода доходила мне почти до под мышек. Над водой кожа у меня была красная от солнечного ожога, в кровоподтеках и синяках – под водой она была цвета меда. Я сделала пару гребков, но места, чтобы поплавать, было маловато, и я просто легла на спину и качалась на волнах, предоставив одну половину себя ледяной воде, а другую – теплому солнцу. Я глядела в сияющее темно–синее небо. Надо мной парила хищная птица – ястреб, но тогда я этого не знала. Я была страстно невежественна в подобных вещах: в Хэнли водится не так много хищных птиц, – надо мной парила именно хищная птица, издавая странные, назойливые, тревожные звуки.