Лгунья
Шрифт:
— Бригам – недовольно крикнула она, оторвав взгляд от журнала. В двух футах от нее на посыпанной гравием дорожке маленький мальчик подкидывал камни пластмассовой лопаткой. Он ненадолго прервал это занятие и посмотрел на нее с высокомерным любопытством, пытаясь угадать, на что она пойдет, чтобы его остановить. – Je t'ai dit: t'arnctes^i [67] .
Она произносила его имя на английский манер, с ударением на первом слоге.
В саду было еще двое детей: мальчик лет семи, носившийся кругами по лужайке, и девочка поменьше с мокрыми волосами, на которой не было ничего кроме штанишек до колен, – она флегматично ездила за ним на пластмассовом трехколесном велосипеде.
67
Я тебе сказала: прекрати! (фр.)
Другая девушка лежала ко мне спиной и ладонью загораживала от солнца лицо. Я постояла у окна, наблюдая за ними. Бригам снова стал подбрасывать гравий. После нескольких
Я опустила занавеску и отошла от окна. Что же теперь делать? Идей не было. Чтобы убить время, я выпила минеральной воды – бутылку кто-то оставил на столике у кровати, пока я спала, – и спросила себя, стоит ли распаковывать чемоданы. В раскладывании вещей было что-то фатальное: это означало намерение остаться. До сих пор я нарочно ничего не загадывала наперед, вернее, вообще старалась не думать, если такое возможно. Поэтому я вытряхнула на кровать содержимое меньшего из двух чемоданов и немного повозилась с вещами, разворачивая их и встряхивая. Затем, особо не размышляя, начала вешать одежду в шкаф. Ты же не ждешь, в самом деле, что тебе это безнаказанно сойдет с рук, говорила я себе. Но пока-то сходило. До этого момента. Люди просто из кожи вон лезли, чтобы объяснить мне, кто я такая. И вообще, уклончиво говорила я себе, надолго я тут не останусь: может, на денек–другой; пока не соберусь с силами, чтобы снова взвалить на себя груз Маргарет Дэвисон.
Я поглядывала на свое отражение в трюмо, смотрела, как хожу от кровати к шкафу, туда–сюда по дощатому, в пятнах, полу, по колено утопая в тени: худощавая, узколицая женщина, встряхивающая футболки, которые принадлежали Крис Масбу, расставляющая обувь – обувь, которая ей не подходит и никогда не подойдет. Смотрела, как эта женщина натянула кремовый шелковый халатик с дыркой под мышкой и пятном на животе, как она берет бледно–зеленый непромокаемый мешочек для губки и мыла. Выйдя за пределы зеркального пространства, я вновь соединилась с собою. Я стояла, держась за ручку двери, и умирала от страха: вдруг я кого встречу по пути из спальни в ванную! Нет, никого не встретила. Не считая серой кошки, приветствовавшей меня со всей неразборчивой любвеобильностью, свойственной этим эгоистичным созданиям, коридор был пуст.
Кошка последовала за мной в ванную, проскользнув между ногами. Я села на унитаз – на древнюю штуковину со стульчаком из красного дерева и цветочками по краю, – и мы уставились друг на друга, кошка и я. Смотрели долго, словно подозревая, что давным–давно знакомы. Потом, пока я мылась, она сидела на краю ванны, вероятно не меньше меня самой заинтригованная моим тощим, как скелет селедки, телом. Груди тряпично свисали с ребер – два пустых треугольных мешочка. Бедренные кости торчали, словно вот–вот прорвут кожу. Впервые в жизни живот у меня был впалым, и обвисшая кожа, вся в желтых и пурпурных кровоподтеках, мягкими, морщинистыми складками собралась над треугольником волос. И все равно, даже такое уродливое – а оно было весьма и весьма уродливо, – мое тело мне нравилось. Мне нравилось быть худой – словно очищенной до костей. Кошка мурлыкала, вероятно, принимая меня – оно и понятно – за недоеденную рыбу. Я думала, она пойдет за мной в спальню. Я не возражала, даже наоборот. Но она потеряла ко мне интерес. Осталась сидеть на краю ванны, не сводя пристального взгляда с того места, где я только что стояла, как будто все это время смотрела не на меня, а на что-то другое, намного более интересное и интригующе бесплотное.
Я надела наименее мятую юбку Крис и белую футболку. Проблема с обувью частично разрешилась, когда я обнаружила пару индийских сандалий без задников: подошва держалась на переплетенных крест–накрест ремешках. Пятки у меня свешивались, но, если не считать жуткого стука, когда спускаешься по лестнице, обувка была вполне подходящая.
Внизу никого не оказалось, холл был залит лучами предвечернего солнца. Я долго слонялась по нему, не зная, куда податься. Пролистала стопку брошюр на столе. «Le Cheteau de Rougearc, – прочла я, – est situn sur le D21, au bas d'une falaise» [68] . Бегло просмотрела длинное сообщение об истории cheteau и потом от нечего делать углубилась в изучение параграфа, который начинался так: «Aprns ce bref ех–posft de Thistoire de Rougearc, il nous reste encore a рйnйtrer a l'int'erieur du cheteau qui prifeente aussi beaucoup d'intmct» [69] . Но что именно «представляло интерес», я не поняла, поскольку там употреблялись слова, далеко выходящие за рамки моих детских познаний в языке. Так что я бросила брошюру и стала просматривать переплетенную в кожу книгу для посетителей, будто ничего увлекательнее в жизни не видела. Надо же, сколько здесь побывало англичан. Род и Джеки Вудвард из Кройдона. Семья Линчей из Эшфорда, графство Мидлсекс: «Очень познавательная и веселая экскурсия. Большое спасибо». Боб и Перл Свифт из Кливленда. «Приятно подлечить здесь натертые седлом места», – написал Боб – или Перл – в колонке отзывов. Кого, по их мнению, могут заинтересовать их натертые места? Поразительно, чего только люди не понапишут! Вскоре меня так увлекло чтение дурацких и бессмысленных замечаний Эйлин и Хью Роттер из Карлайла, Тоби и Дженни Плит из Беркса – «Чудесный готический свод. Истинное наслаждение», – что я оказалась за многие мили отсюда, хихикая про себя. И ничего
68
Замок Ружеарк расположен недалеко от шоссе D21, у подножия утеса (фр.).
69
После краткого экскурса в историю Ружеарка нам остается пройти внутрь замка, который тоже представляет большой интерес (фр.).
— Заблудилась? – спросила tante Матильда. Она неслышно вышла из тени. Я подскочила на месте. Чувствовала себя так, словно меня застукали за чтением ее личных писем. Она несла две покрытых пылью бутылки вина: наверное, поднималась из подвала.
— Я тут смотрю книгу отзывов.
Она кивнула.
— Да, здесь масса интересного. У нас много иностранных туристов побывало. Твои кузины в саду, – сказала она. – Venez [70] .
Она повела меня через огромную столовую, полную старинной мебели и серебра. Все, кроме узкого прохода, было огорожено веревкой. Явно часть экспозиции. В дальнем конце, между двумя потертыми гобеленами, находилась дверь с надписью «Privw» [71] . Я проследовала за tante Матильдой в коридор. На беленой каменной стене висели пальто. Стеллажи прогибались под весом цветочных ваз и вещей, которым не нашлось другого места. На полу лежали два барабана, куча обуви, игрушки и старые журналы. Коридор был ярко освещен солнцем.
70
Пойдем (фр.).
71
Посторонним вход воспрещен (фр.).
— Кузин ты, разумеется, тоже не помнишь, – сказала tante Матильда.
Дверь в конце коридора вела во внутренний дворик. Девушка в темных очках так и лежала, растянувшись на шезлонге, но вторая теперь стояла на коленях в траве, пытаясь приладить колесо на трехколесный велосипед. Обе подняли головы.
— Позвольте вас представить, – сказала tante Матильда. – Мари–Кристин, твоя кузина, Франсуаза.
Девушка, стоявшая на коленях, – она была к нам ближе – встала. Ее волосы серого мышиного цвета были забраны назад заколкой. Она носила очки в светлой оправе, казавшиеся на ее лице огромными.
– Ma cousine, – сказала она и расцеловала меня в обе щеки. Я нервничала по поводу ее очков: боялась задеть. Она тоже. Без конца их поправляла. От нее пахло чем-то чистым, детским. Она застенчиво улыбалась. Мы обе не знали, что сказать.
Бронзоволосая девушка с элегантной стрижкой поднялась с шезлонга.
— Мари–Кристин, – сказала она.
И тут я насторожилась: чем ближе она подходила, тем больше я видела в ней сходства с Крис, – то же телосложение, тонкая кость, тот же овал лица, тот же нос, линия подбородка, те же короткие волосы и длинная шея. Эта похожесть нервировала меня, но недолго. Сходство было только поверхностным, физическим. Та внутренняя сила, которая проявлялась в Крис в таких качествах, как мужественность и беспечная самоуверенность, у бронзоволосой превратилась в самомнение и чисто женскую элегантность.
— Ужасная авария, – сказала она, осторожно поцеловав меня; слегка коснулась щекой, словно душистая бабочка пролетела рядом. Она оглядела мое лицо в шрамах и повторила: – Ужасная авария. – Она говорила по–английски с американским акцентом.
— Моя младшая дочь, Селеста, – говорила tante Матильда. – А это мои внуки…
Дети, как осторожные зверушки, подошли на меня поглазеть.
Селеста представила их. Ричард, Зоя и бросатель гравия Бригам. Они таращились на меня с тем же напряженным и поддельным интересом, что и кошка. Я не знала, целовать их или только пожать руки.
— Поцелуйте свою кузину, – сказала tante Матильда по–французски. Никто из них не жаждал моих поцелуев: они морщились и отворачивались. Когда процедура была позади, они унеслись прочь, к своим велосипедам и уединенным играм с камнями.
– Attention [72] , Зоя, – машинально сказала Селеста.
— Вы трое, – сказала tante Матильда, – когда-то вместе играли.
— Боюсь, у меня ужасная память, – нервно пробормотала я. – Ничего не помню.
Три женщины стояли, расположившись, как три стороны света на компасе, наблюдая за четвертой. Я видела: каждая из кузин пытается связать меня нынешнюю со своими воспоминаниями о восьмилетней девочке, игравшей с ними на лужайке. Tante Матильда слегка покачивала головой, словно результат ее не радовал. Селеста смотрела на мою мятую юбку и не подходящие по размеру сандалии. Интересно, что мне делать, если одна из них скажет: «Погоди-ка, да ведь ты не Мари–Кристин. Ты совсем на нее непохожа». Я ждала, что это произойдет с минуты на минуту. Наверное, я все время ждала этого, и, честно говоря, мне было бы не так тяжело и не так страшно, если бы с меня сорвали маску именно сейчас, когда под этой маской до сих пор спрятана еще одна. Лучше сейчас, чем когда вообще никакой не будет. Итак, я ждала, бессмысленно глядя на сухие стрелки травы под ногами, но ни одна из них троих ничего не сказала. Я тоже молчала. Я уже открыла для себя, что больше не переживаю из-за вечной необходимости всем нравиться. Зачем? Ведь оценивают не меня. Так что затянувшееся молчание меня не смущало. Наконец Франсуаза прервала его, задав нервный и вежливый вопрос о том, как я доехала.
72
Осторожно (фр.).