Лгунья
Шрифт:
– Во всяком случае, - сказал он, - посмотрим, как пойдут дела, а там будет видно. Важно, что вы до сих пор живы. Вам невероятно повезло.
Когда он ушел, я задумалась о его словах - что я до сих пор жива. Никакого везения я в этом не видела. Наоборот. Я предпочла бы состояние не-бытия, тихого, дрейфующего плавания. Приятно было не иметь ни веса, ни чувства вины, ни понимания происходящего. Какая ирония: Крис, которой все давалось настолько легче, чем мне, без всяких усилий - и при моем содействии - получила то, что я так хотела, но не могла вернуть. Весь день я лежала и думала о Крис, которую никто, кроме меня, не хотел признавать. Я до мелочей воспроизвела в уме все наше путешествие. Я ничего не забыла. В деталях помнила её спящее лицо, её раздражение из-за моей неуклюжести, её стройные ноги, когда она широкими шагами шла к ресторану, её грязноватую шею, её руки на руле. Я думала о её уверенности, способности совладать с вещами, об этой её убежденности, что она имеет полное право на занимаемое ею место в пространстве. Весь день я её оплакивала. На открытом окне
К вечеру меня отсоединили от аппаратов, избавили от трубок и пластмассовых бутылок, которые наполняли меня и опустошали. Мне принесли тарелку супа. Я думала о том, как последний раз ужинала с Крис, о том, как сильно я к ней привязалась и как глубоко мое чувство утраты. Всего один день я была с ней знакома, а казалось, будто она многие годы существовала где-то на грани моих грез, будто я всегда её знала, но почему-то не встретила во плоти раньше. Я часами думала о ней. Впрочем, больше мне не о ком было думать, никто не проявлялся в моей памяти отчетливее нее. Все, что происходило со мной до встречи с Крис, до сих пор было сплошной неразберихой, как в телевизоре с дефектами изображения. Когда мне удавалось немного прояснить картину, она вновь начинала ускользать и расплываться. Мне было все равно. Я не слишком-то и старалась. Было даже приятно - без прошлого, как в невесомости. Так прошел вечер. Я лежала на кровати в полудреме от лекарств, которыми меня накачали, чтобы снять боль, и продолжала тихо оплакивать мою подругу.
В ту ночь мне снился Тони. Снилось, что он пришел навестить меня в больнице. Он был неразговорчив и немного дрожал, с ним такое бывает от злости или сильного волнения.
– Ты испачкала юбку, - сказал он. Это было обвинительное заключение.
– Это кровь, - возразила я. И это была правда. Я отодвинула одеяло, чтобы показать ему. Я лежала в луже крови. Все руки были у меня в крови. Она все лилась и лилась, и начала собираться в лужицы на полу. Он стоял, закрыв руками глаза.
– Ты что, плачешь?
– спросила я. Это меня очень удивило, даже испугало. Я старалась его утешить.
– Все в порядке, - сказала я.
– Это не так уж серьезно.
– Но стоило мне произнести эти слова, как я подумала: нет, не может быть. Это, должно быть, серьезно. Только поглядите. Весь пол в крови.
Утром я проснулась и моментально все вспомнила: улицу Франсуа Премьер, свое имя, все. Я вот о чем подумала: наверное, по моим рассказам у вас составилось совершенно неверное представление о Тони. Каким вы его представляете? Он высокий. У него темные, совсем прямые волосы, здоровая кожа, и он носит очки. Чудовищно энергичен. Он напоминает терьера, - вот на кого он больше всего похож. Он не пускает события на самотек. Будет суетиться, пока не выжмет из ситуации все возможное. Чем он занимается? Он заместитель начальника отдела реализации и сбыта в проектной фирме в Сток-он-Трент33. Любит свою работу. Жалуется, что слишком большой стресс и давление, но стресс и давление - это именно то, что ему по душе. Его страсть - всякая механика. Он обожает колесики, винтики, поршни и тому подобное. И не просто потому, что машины спроектированы с большой точностью и безотказно подчиняются твердым правилам, нет, он находит в этом нечто большее. Я это понимаю. Понимаю, что его так привлекает: в машинах есть обаяние власти.
Мы познакомились в Ковентри. Казалось бы, там никого невозможно встретить, но я умудрилась. Мы были там с моей матерью и отчимом. Отчим мой любил ездить в Ковентри. Не помню, поехали мы туда на выходные или всего лишь остановились переночевать на обратном пути с южного побережья. Мой отчим интересовался такими городами, как Ковентри: его до сих пор одолевали мысли о Второй мировой войне. Он служил летчиком на бомбардировщиках, одним из тех пленительных и обреченных молодых людей, кто храбро махал рукой на прощание, залезая в кабину хрупкого самолета, и летел бомбить Европу. Проблема была в том, что в отличие от подавляющего большинства его друзей, отчим вернулся с войны. Вернулся живым. Это было для него огромным разочарованием. Вообще-то, разочарованием для него было не только это, но и все остальное: Англия, какой он нашел её по возвращении, Европа, которую он спас. Все пошло прахом, говорил он. Это означало, что состояние мира синоним морального вырождения для человеческой расы. В зрелом возрасте, по причинам, которых я никогда не могла понять, и которых, подозреваю, он и сам до конца не понимал, - возможно, это было нечто вроде инстинктивной, старомодной галантности по отношению к беспомощной молодой женщине, - он женился на моей матери и в комплекте с ней приобрел семилетнюю дочь. Он носил тонкие усики, модные среди летчиков ВВС Великобритании. На свадебных фотографиях он выглядит жалким щеголем. Моя мама периодически просила его сбрить эти усы, - однажды пожаловалась мне, что они её раздражают, - но он ни в какую. Сейчас ему далеко за семьдесят, а усы до сих пор при нем, выцветшие, желтые, как и белки его слезящихся глаз.
Так вот, мы в Ковентри осматривали руины старого кафедрального собора, расположенного неподалеку от нового, муниципального, и слушали отчима, который сопоставлял их, рассуждая о разрушении всего старого и красивого и уродстве нового, которое пришло на смену, - весьма вероятно, что здесь пришлась к месту красноречивая Метафора о Наших Временах - непременно с заглавных букв. Мне было лет восемнадцать, но тогда я была другим человеком,
Сперва Тони увидел мое отражение в зеркале на стене пансионата с меблированными комнатами в Ковентри, где мы остановились. Я была ещё в том возрасте, когда внешний вид имеет первостепенное значение. Меня сжигало желание быть красивой. Бог знает почему: сейчас я не представляю, почему это казалось мне таким важным. Теперь я предпочитаю прятаться за безликой внешностью ординарного человека, но тогда я хотела быть просто красивой довольно скромные амбиции. Были моменты, когда под определенным углом зрения, если сузить глаза, - отчасти чтобы выглядеть более соблазнительной, отчасти для того, чтобы скорректировать дефекты зрения, - мне казалось, что я немного похожа на Джулию Кристи, но кроме меня, по-видимому, этого сходства никто не замечал. Я стояла в холле, пропахшем вареной капустой, ждала, когда спустится мама, и отрабатывала взгляд а-ля Джулия Кристи, когда открылась входная дверь. Я прекратила свои упражнения, но продолжала смотреть в зеркало, где увидела темноволосого молодого человека, который улыбнулся мне и сказал: "Привет!". И мое отражение улыбнулось в ответ.
Он тогда только начал стажироваться продавцом на фирме, бывшей некогда семейным бизнесом, но несколько лет назад потерянной. Мой отчим рассматривал это как очередной признак упадка: старые, авторитетные фирмы съедались новыми хитрыми бизнесменами, такова была практика современного бизнеса. Это его глубоко огорчало. Тони, который как раз представлял собой идеальный экземпляр хитрого современного бизнесмена и который без тени сомнения продал бы семейную фирму, не сделай этого раньше его дядя, улыбнулся и посмотрел на свои ногти, - такая у него манера, способ отстранения. Ногти у него всегда безупречно подстрижены. Мне казалось странным, чтобы мужчина так старательно ухаживал за ногтями, подпиливал, сдвигал кожу у основания. Самой мне никогда не приходило в голову заниматься ногтями. Я их обгрызала по мере отрастания, или они сами ломались. Все у нас наоборот получается. Это мне бы надо волноваться по поводу грязных стульев и полировать ногти, а не ему.
– Этот парнишка далеко пойдет, - изрекал мой отчим. Он мгновенно проникся симпатией к Тони. К нему все проникались симпатией. Они вели бесконечные разговоры о машинах. Маме он тоже нравился. "Какой очаровательный молодой человек", - говорила она, и шея у неё краснела. Поскольку она была старше него, и ещё оттого, что причиной, по которой он столь часто к нам наведывался, был его ничем не объяснимый интерес к моей персоне, она считала себя вправе немного пофлиртовать. При нем она то и дело заливалась краской и хихикала. Он подходил им по всем статьям. Подходил намного больше, чем я. "Тони зайдет в выходные?" - спрашивали они с надеждой. Они его баловали. Он был страшно обаятельный. Он поддерживал их взгляды на мир и на самих себя. Их удивляло и приводило в восторг, что я ему нравлюсь. Благодаря этому они и сами стали смотреть на меня по-другому, с бoльшим одобрением.
Это, конечно, загадка. Почему я ему понравилась? Мы были знакомы каких-то десять минут, а он уже пригласил меня в кино. Когда я сообщила матери: "Я сегодня вечером иду гулять с тем мальчиком, которого встретила в холле", она терпеливо улыбнулась и сказала: ладно, только возвращайся не слишком поздно, потому что миссис Такая-то, хозяйка гостиницы, запирает двери в половине одиннадцатого.
Не помню, какой мы смотрели фильм. Там без конца гонялись друг за другом на машинах, - довольно скучное зрелище, но тогда мне было не до кино. Еще до начала рекламы Тони обнял меня за плечи. Он не отрываясь смотрел на экран, как будто поведение его руки совершенно его не касается, будто он не имеет к ней ни малейшего отношения. Мне было и тревожно, и любопытно, но больше любопытно. Когда начался сам фильм, он вдруг повернулся, лицо его нависло надо мной, устремилось навстречу, как огромный черный дрозд, и он впился мне в губы. Его губы оказались приятными на вкус, пахли мятой и чем-то менее чистым, этот запах был сильнее. Мне было интересно. Он довольно неуклюже положил мне руку на левую грудь и ритмично сжимал. Когда прошел первый панический ужас оттого, что меня там трогают, это же запретное место, ко мне никто ещё так не прикасался, я решила, что мне это вовсе не нравится. У меня так и не хватило духу намекнуть, что он мог бы по-другому до меня дотрагиваться, нежнее, более эротично. Когда кино закончилось, он проводил меня до гостиницы, то и дело останавливая и прижимая к стене. Я приняла это за страсть. Старалась как можно больше запомнить, чтобы рассказать об этом моей подруге Дженифер. Мысленно оглядываясь назад, я думаю, что вела себя очень покорно. Делала все, что хотел Тони. Я не знала, как ещё можно себя вести. И к тому же, не видела смысла делать что-то иначе. Однажды он пожаловался: