Либретто для жонглера

Сергеев Иннокентий А.

Он приезжает в Ганновер и разыскивает гостиницу, в которой он однажды останавливался.

– Я вернулся, чтобы закончить портрет, – говорит он хозяину, и в тот же день принимается за работу и не отрывается от неё до тех пор, пока не кладёт последний мазок. Больше ему нечего добавить, портрет готов. И, не дав ему просохнуть, Дитрих срывает его с мольберта и швыряет в камин, после чего начинает работу заново. Но и второй портрет постигает та же судьба. Недоумевающий хозяин не решается перечить чудаковатому постояльцу, а его дочь уже почти не покидает комнаты Дитриха. И вот однажды,

утомлённый бесконечной работой, Дитрих рассеянно набрасывает карандашный эскиз головы девушки. Оторвав карандаш от бумаги, он долго смотрит на рисунок. Потом резко поднимается со стула, и ничего не объясняя, расплачивается с хозяином и немедленно уезжает из гостиницы, но прежде подносит портрет своей терпеливой натурщице.

С этого дня наваждение более не преследует его, и он вновь становится таким, каким его знают друзья и прежние его заказчики – блестящим портретистом Альфредом Дитрихом из города Кёльна.

– Всё это очень мило, – заметил Людовик. – Но причём же тут сало?

– Действительно, причём тут сало? – спросила Элисса, когда мы мыли посуду на кухне.

– Этого я не знаю, – сказал я, отдавая ей тарелку. – Но Скарамуш прав. Где-то, в одном из коридоров лабиринта, ты ошибаешься направлением, и вот ты уже в тупике.

И тогда ты перебираешь то, что было написано прежде, и исправляешь неряшливые фразы, заканчиваешь начатые истории, и неожиданно четверостишье превращается в сонет, одно-единственное имя – в элегию… Ты не возвращаешься назад, ты перестраиваешь лабиринт, который меняет свою форму с каждым новым сделанным тобой шагом.

Лето, уколовшись шипами роз, истекло кровью на их лепестки и, остыв, обернулось осенью.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . ……………..

Following The Sun

Кто-то строил дом из песка, но подул ветер, и рассыпался его дом,

кто-то строил дом из бумаги, но прошёл дождь, и бумага размокла,

кто-то строил свой дом из воска, но пригрело солнце, и стены растаяли.

Кто-то построил свой дом из камня, и был этот дом прочен, но вот, содрогнулась

земля, и разрушился камень.

Наш дом из тепла.

И когда придёт срок, мы отправимся в путь с перелётными птицами.

Наши одежды из цвета – краски могут поблёкнуть, холод может сковать землю, но вот,

воскресла она, и цвета её всё те же.

Когда же настанет ночь, мы отправимся в путь за солнцем,

и мы будем цветами земли, теплом её жизни, светом её дней.

Мы собираем изумруды на дне голубых озёр.

Мы собираем землянику на бриллиантовых полях небес.

И кто-то строит свой корабль из льда, но растает лёд в морской воде,

кто-то строит корабль из свинца, но тонет корабль, воде не удержать его,

кто-то строит свой корабль из дерева, но сгниёт дерево…

Наш корабль подобен лебедю.

Наша земля подобна Леде,

даже покинув её,

мы останемся в ней,

и прорастём с травами и цветами, вернёмся с перелётными птицами.

Восстанем вместе с солнцем и вернёмся в наш город.

И я знаю, найдётся кто-то, кто среди вопящей толпы пропоёт нам осанну.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Oraculum Lilibaeum

Человек, лежавший под деревом, казался спящим. Он лежал на спине, закинув руки за голову, и на губах его играла улыбка. Так улыбаются во сне дети.

Ланцелот опустился на траву, вытянулся подле него; тело его сладко ныло от усталости и радовалось отдыху; шелест ветвей баюкал его, и Ланцелот задремал, не отдаваясь до конца во власть сну, но отрешившись от дорог, которые он прошёл, и дорог, которые ему предстояло пройти, отрешившись от волнений, надежд и страхов, он отдыхал.

Человек, лежавший рядом с ним, повернул к нему своё лицо, – глаза его были открыты. Стряхнув дремоту, Ланцелот поднялся на локоть. Незнакомец молчал. Была тишина и шелест листьев.

– Слышите? – спросил незнакомец.

Ланцелот медленно встал на ноги.

– Спасибо вам, – сказал он.

– Не мне, – качнул головой незнакомец и улыбнулся.

– Вы правы, – сказал Ланцелот. – Мне пора, – и хотел уходить, но человек, лежавший под деревом, окликнул его.

– Приходите весной, – сказал он, – когда на дереве будут цветы. Обещайте.

Ланцелот обещал. И они расстались, зная, что поняли друг друга.

Курс наглядной философии магистра изящных наук Скарамуша

Орион

Орион, вознамерившись истребить всех животных, погиб от укуса скорпиона. В зодиакальной интерпретации скорпион предстаёт олицетворением чувственности, которую должен преодолеть тот, кто идёт по пути совершенствования к становлению сверхчеловеком.

Однако, было бы недостойно уподобить такое прелестное создание как женщина ядовитой твари. И потому версия эта представляется неубедительной.

Гораздо предпочтительнее было бы полагать скорпиона животным, живущим в самом Орионе. В подтверждение этой версии говорит очень многое. Например, история Адаманта, растерзанного собственными псами, история халифа Юсуфа ибн Мустафы, насаждавшего бесстрашие столь усердно, что весь народ его был повержен в трепет и дрожал от страха. И наконец, то, что случилось с полковником Шнапсом, когда тот захотел потравить тараканов.

Он посыпал все имевшиеся в доме продукты ядом, а потом отправился на чрезвычайное военное заседание по поводу возможного вторжения инопланетян. Вернувшись в нетрезвом состоянии, он съел кусочек пудинга. Не окажись по счастливой случайности поблизости ротмистра Струделя, не видать бы больше полковнику ни красного солнышка, ни полей отечества. И никогда бы не носить генеральских лампасов.