Либретто для жонглера
Шрифт:
Ты знаешь их имена, ты узнаёшь их лица, и они приходят, чтобы петь для тебя.
Иногда нам кажется, что мы спим.
И мы думаем, что это сны, и всё это нам снится.
A Night At The Opera
Вот ночь, и сквозняк протискивается в приоткрытое окно, и с ним его свита – витязи с влажными волосами, – и огонь свечи обращается флагом, и музыка звучит проникновенней и отчётливей,
Влюблённые ангелы заглядывают в наши окна. Нет, я не ревную тебя, я улыбаюсь им и даже приглашаю их на чай. Я знаю, ты украдкой прихорашиваешься у зеркала. Ты обожаешь цветы и свечи, они живые и такие неженки, – наш дом полон ими, их больше чем гостей на балу в честь рождения инфанты, а ведь они не гости. Они с нами всегда, как дыхание, как цвет глаз, они смеются нам из зеркал, они любят тишину и радуются музыке, они так нарядны.
Когда в город приходит вечер, какой иллюминацией мы встречаем его! Он подкрался так тихо. Он любит тебя, Элисса, но слишком робок, чтобы признаться тебе в этом. Я выдал его тайну? Что делать, если он такой тихоня.
Вот он снова вернулся к нам, бродяга. Что-то он нам подарит сегодня?
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Над бурным яблоневым морем окно, над тёмными волнами ветвей свет. Я вижу силуэт женщины в высоком парике, вот она повернулась. Ночь не хочет отпустить меня и уговаривает остаться, но эта женщина ждёт, и тени провожают меня, тянутся и отпускают, и появляются снова. Время волнует ветви яблонь, – невнятный шелест, отблески, – она ждёт меня. Свечи в её зеркалах.
. . .
Однажды, придя домой, я обнаружил, что у нас гости. Их было двое – Король и Скарамуш, – они сидели на диване, а Элисса расставляла бокалы на журнальном столике. Я поздоровался.
Улучив возможность улизнуть из комнаты, я шёпотом спросил у Элли, что у нас сегодня на ужин.
– Я хотела приготовить курицу, но ведь это не принято, – сказала она растерянно.– Может быть, сделаем вид, что мы уже поужинали?
– Нет, не годится. А что если поужинать сладким?
– У меня есть лимонный кекс, морс, шоколад, цукаты…
– И побольше фруктов. А я достану бутылку токая. Хорошо, припасена одна.
Итак, с ужином дело было улажено, и я вернулся к гостям.
Скарамуш тем временем пел какую-то песню, аккомпанируя себе на лютне. Песня была очаровательная, но я почти ничего не понял (он пел по-итальянски) и попросил его перевести. Вот примерно о чём в ней пелось:
Есть люди, до которых хочется дотронуться рукой,
Есть цветы, которые хочется поцеловать,
Есть леса, в которых хочется заблудиться,
Есть реки, в которых хочется
Есть женщины, на которых хочется жениться,
Есть жёны, от которых не хочется уходить,
Есть Скарамуш, и он к вашим услугам.
Потом мы мило беседовали, и Людовик спросил меня об Элиссе: "Это ваша супруга?"
Я объяснил ему, что нет.
– При живом муже это, вероятно, аморально. Надо казнить мужа, – сказал король.
– Помилуйте, ваше величество, – сказал я. – К чему проливать кровь?
– Так нужно, чтобы соблюсти законы морали, – пояснил Скарамуш.
– Ваше величество! – сказал я. – Королю позволительно быть милосердным!
– Королю позволительно не лебезить перед моралью, – сказал Скарамуш. – И этим он отличается от президента Соединённых Штатов.
– Да? – сказал Людовик задумчиво. – Это верно. Ну что ж, пренебрежём моралью и проявим милосердие.
Потом он извлёк колоду египетских карт и стал забавляться, раскладывая пасьянсы. Он взял карту короля и пригляделся к ней.
– Кажется, похож, – сказал он, наконец.
Скарамуш немедленно вытащил зеркальце и принялся разглядывать себя в нём.
– Точно! – воскликнул он радостно. – Похож, – и, погрустнев, добавил. – Только вот на кого, не могу понять.
– Замучился я с ним, – признался Людовик со вздохом. – Что ни день, то новые причуды. То ему кукурузного сока подавай, то мандарины молочной спелости.
К тому времени мы уже успели опорожнить мою бутылку, и заметив это, Скарамуш схватил её за горло и отнёс на кухню. Там он, судя по доносившимся оттуда звукам, наполнил её водой из-под крана, после чего бутылка вновь появилась на столе. Полная вина.
– Единственный фокус, которому я научился, – сказал Скарамуш. – Тем и живу.
И мы пили вино и болтали о всякой всячине и, между прочим, съели все цукаты. А потом мы танцевали и слушали музыку, и Людовик уже совершенно откровенно флиртовал с Элиссой (это при живом-то любовнике!), а Скарамуш снова и снова повторял свой фокус; он рассказывал разные забавные истории, и если его просили спеть, он и не думал отказываться.
Мы так развеселились, что совершенно позабыли о времени, и когда снизу раздался обиженный стук (шваброй в потолок), я, по привычке посмотрев на часы, сказал: "Полвторого".
– Кто это? – полюбопытствовал Людовик. – Мертвецы стучатся из-под земли?
– Да, пожалуй, – согласился я.
– Живые шумят и мешают мёртвым спать, – сказал он.
– Как это верно замечено, ваше величество! – рассмеялась Элисса.
– Однако, это не порядок, – сказал Людовик. Скарамуш кивнул и поднялся с места.
А потом мы стояли у открытого окна и прислушивались к звукам, доносившимся из квартиры под нами. Оттуда слышалось нечто, напоминавшее всхлипывания собаки, и размеренный голос Скарамуша, повторявшего тоном терпеливого милиционера: "Непорядок. Не положено. Пожалуйте в могилку. Непорядок… Пожалуйте в могилку…"