Либретто для жонглера
Шрифт:
Так продолжалось до того самого дня, когда мы вышли с Элиссой к реке и увидели закат.
Run With Me
Мы вышли к реке и увидели красное солнце и необъятное небо. Лениво проплывали баржи, оставляя за собой тяжёлые складки червонного зеркала.
Становилось прохладно.
– Пора возвращаться, – сказала Элисса.
– Не хочется, – сказал я.
– Не хочется, – тихо повторила она.
И мы постояли ещё, а потом она сказала: "Но что будет, если остаться здесь? Жечь костры, пересчитывать звезды?
– Всё это одна бутафория, – сказал я.
– Тогда что? – спросила она. – Всё равно придётся возвращаться.
– Вовсе не обязательно оставаться на одном месте.
Я сказал: "Не нужно оставаться на одном месте. Это огромный мир, и можно идти всё дальше и дальше, и открывать всё новые страны. Это огромный, прекрасный, светлый, неисчерпаемый мир".
– И в нём можно жить? – спросила она.
– Я живу в нём, – сказал я. – А это всего лишь вход, и даже не парадный, а скорее, чёрный. Можно всю жизнь просидеть у дверей, называя это романтикой или чем угодно, да так и не войти. Как в притче у Кафки.
– И кто же страж этих дверей? – спросила Элисса.
– Ночь, – сказал я. – Нужно миновать её, не задев. Нужно уметь пройти её насквозь и не окраситься в чёрное, пронзить её подобно молнии.
– Пойдём, – сказала Элисса.
– Нет! – воскликнул я. – Останемся ещё хоть ненадолго.
– Поздно уже, – возразила она.
И мы вернулись. Дядя пребывал в самом мрачном настроении. Наверное, какие-нибудь неприятности. У этих людей вечно какие-нибудь неприятности; я решил не обращать на него внимания. Но Элисса, кажется, расстроилась. Она такая чуткая.
Они закрылись в спальне и о чём-то говорили там, – я не слышал, о чём, но вряд ли о чём-то приятном. Я лежал и читал ирландские сказки. А потом постучался и спросил, не составит ли мне кто-нибудь компанию и не попьёт ли со мной чаю. Голос дяди ответил, что нет. Мне показалось, что ответ прозвучал несколько раздражённо. Что мне оставалось делать? Я отправился пить чай один. И в этот вечер больше не видел Элиссы.
А на следующий день к пяти часам я отправился встречать её у проходной, где совершенно неожиданно столкнулся со своим дядей. Не знаю, что ему там было нужно, но встреча наша не вызвала у него особой радости. Когда Элисса вышла из стеклянных дверей, она сначала увидела меня, а уж потом за моей спиной разглядела своего мужа. Как она смутилась, бедняжка! Она в растерянности смотрела то на меня, то на него, а потом бросилась бежать. Бежать! И мы как два идиота пустились вдогонку. Со стороны это, должно быть, выглядело весьма эффектно.
Она влетела в автобус, и автобус уехал, а мы остались переводить дыхание на пустой остановке. И тогда дядя повернулся ко мне и сказал: "Ты, кажется, в лес собирался, за грибами там, ещё куда?"
– Собирался, – сказал я.
– Вот что, родной, – произнёс дядя. – Обещают плохою погоду…
– Ну и что? – не понял я.
– Ты что, ничего не понимаешь? – разозлился он. – Не видишь, какая ерунда творится?
– Где? – спросил я.
– В общем так, уезжай, пожалуй, сегодня. Не в обиде, нет?
– Но почему?
– Так. Так просто, – сказал он, похлопывая меня по руке. – Значит, сегодня. Договорились?
– Раз меня выпроваживают, то я,
– Ну вот и славно, – сказал дядя. – Только ты не обижайся. Мне ведь самому это неприятно. Ты же видишь, какая хренота выходит.
Итак, я должен был уезжать. Мне было так тошно, что жить не хотелось. Сначала я плакал, потом просто лежал и смотрел в потолок, потом всё-таки собрался, чтобы выйти к последней электричке. Эллиса твердо заявила, что пойдёт меня провожать. Дядя буркнул что-то и хлопнул дверью кухни.
И я уехал.
А Элисса уехала вместе со мной.
Она смеётся: "Неужели всё так и было?"
– Просто цирк какой-то, – говорит она и кладёт последний листок на стол.
– Но согласись, – говорю я. – Это было довольно комично.
– Зачем ты всё это пишешь? – спросила Элисса. – Для кого?
– Для себя, – ответил я. Дурацкий вопрос – дурацкий ответ.
– Но ведь ты это и так знаешь.
– Я пишу, что бы не думать. Единственный способ избавиться от мыслей – это отдать их бумаге.
– А иначе?
– Иначе?
– Что плохого в том, чтобы думать.
– Ничего. Что плохого в том чтобы жить? Нужно выбрать, оставаться ли тебе на месте, или идти дальше, только и всего. Сушить свою жизнь по мере того, как она становиться прошлым, для гербария и носиться с ней как с писаной торбой, или оставить её здесь, отправляясь в будущее. Здесь, где она произошла.
Помнишь, мы говорили с тобой о лысых романтиках, выдумывающих разные походы и ритуалы с палатками и ухой на костре, о тех, кто всю жизнь сидит перед дверью, боясь войти? Нельзя оставаться на одном месте, нельзя цепляться за прошлое, нужно отдать его… бумаге, холсту… если, конечно, есть что отдавать. А жизнь – это миг. Только что она была, и вот она уже прошлое. И у каждого своя дорога.
– Тогда пиши, – разрешила она.
– Спасибо тебе, Элисса. Ты прелесть.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
We Can Be So Good Together
Она стояла на краю платформы.
Я стоял в тамбуре и смотрел в темноту на дне ущелья, отделявшего вагон от асфальта, на котором стояла она.
Я не мог смотреть на неё.
Она молчала.
Я сделал над собой усилие и встретил её взгляд. И не мог уйти от него. Мы стояли и смотрели друг другу в глаза, и мне стало страшно. Машинист объявил, что посадка окончена, и двери закры…
– … ваются. – Она шагнула, и за её спиной захлопнулось.
У неё перехватило дыхание, она качнулась, но устояла, я удержал её. Фонари тронулись с места, заскользили тени. Она метнулась к дверям, стала колотить ладонью, потом обернулась, и я сказал: "Закрылись".
И сказал: "Пойдём в вагон".
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Мы сели к окну, и я смотрел на неё, а она смотрела на меня.
– Вот мы и вместе, – сказал я.