Либретто для жонглера
Шрифт:
Нужно было спасать свою жизнь. Первой, разумеется, пришла в голову мысль о бегстве. Но куда бежать? На Огненную Землю?
И тут я вспомнил, что мои родственники, – а именно, дядя с женой, – давно приглашают меня погостить у них. Около месяца назад я получил от них письмо, в один из своих не слишком частых визитов домой (к родителям). Жили они в небольшом городке километрах в ста от Вавилона, но за шесть лет я так ни разу и не наведался к ним – не было настроения. Визиты вежливости для меня нож острый, письма, телефонные звонки, поздравления с праздниками и семейными датами – тоже; поэтому все обидчивые на меня
Понятно, что я не стал отвечать на это письмо и решать ничего, по своему обыкновению, ничего не стал, предоставив родне расценивать моё молчание как согласие или как невежливый отказ, как им угодно.
Кто его знает, как распорядится случай и настроение?
И вот, судьба распорядилась так, что в тот же день, взмокший и одуревший от жары и давки в электричке, я свалился им как снег (?) на голову.
Приняли они меня тепло, хорошо приняли.
Замечу сразу же, Элиссу я почти не помнил.
Элисса – это жена моего дяди, то есть, получается, моя тетя. Замуж она вышла семь лет назад, и только однажды, спустя год после этого события, я увидел её, да и то, не обратив на неё никакого внимания в силу того, что именно в этот момент совершал переход от нервного возбуждения к полной и сокрушительной апатии, – заскок, именуемый, кажется, астеническим состоянием. Настоящее (настоящее ли?) её имя – Эльза. Это не значит, что она немка; это значит, что у неё родители с прибабахом.
– Ничего, если я так напишу?
– Пиши. Они, и правда, прибабахнутые.
Разумеется, я немедленно отбросил его как явную нелепицу и стал называть ее Элиссой. Дядя, услышав это, пожал плечами, но ничего возражать не стал.
"Она красивая женщина", – думал я и повторял шёпотом: "Красивая женщина", – и было приятно, что меня никто не слышит. В расщелину штор пробивался резко очерченный синий свет ночной улицы, прорезав комнату до самой двери, он лежал на ковре. Во всём доме спали.
Спать не хотелось.
Мне было приятно, и даже духота казалась домашней. Я знал, что смогу завтра отоспаться, и моя противоестественная бодрость меня не тревожила.
Мимо за окном проехала машина.
"Ну разве можно так рано ложиться?" – подумал я. Только-только разговориться успели. А ведь она приоделась. Извинилась, что ничего толком не готовила, зато завтра обязательно что-нибудь вкусненькое состряпает.
– Племянник родной приехал, сделай что-нибудь этакое, наше!
А она сказала: "У нас ведь и развлечений-то никаких нет".
Дядя обиделся: "Как нет, а какие развлечения нужны? Лес есть, река. Не какая-нибудь, а настоящая. Кино нужно? Дом культуры, пожалуйста. Там, кстати, сейчас фильм идёт какой-то американский. Надо в газете посмотреть". И я сказал, что не нужно, но он всё равно принялся искать эту газету. Мы остались одни. Я всё мялся и боялся посмотреть на нее. Она спросила меня, на каком я теперь курсе. На пятом уже? Один год остался, да и то неполный.
– Не трудно учиться?
Я хотел отмахнуться,
И она ушла собирать на стол.
За ужином он всё рассказывал о своей студенческой эпопее и о каких-то своих друзьях в Вавилоне, и всё никак не мог успокоиться. Вздыхал, что нет вина.
– А то бы бабахнули за приезд племянничка.
"Ну как там в Городе, новые власти, да? Давно я туда не наезжал". Я отвечал что-то. Мы переглянулись, и она едва заметно улыбнулась. Мы поняли друг друга.
(Я заворочался в постели.)
И всё-таки мне удалось остаться с ней наедине. Я всё пил свой чай, а она сидела рядом. Сначала я только бубнил что-то, а стоило мне немного разойтись, как она поднялась и стала мыть посуду. Правда, тут же закрыла кран и виновато вытерла руки о полотенце, но после этого я уже не мог оставаться на кухне. И я ушёл. А потом они легли спать. Она принесла мне постельное бельё, и я заговорил с ней.
– Вот только почитать ничего с собой не взял. Ни о чём не думал, когда уезжал.
Она разгладила ладонью простынь и улыбнулась.
– У нас есть книги. Правда, немного. Я не буду закрывать форточку?
– Конечно, не нужно. Иногда и читаешь через силу, но заставляешь себя. Хотя бывает, так умотаешься, что и не до книг.
– Да, – сказала она. – А всё равно. Потихоньку, потихоньку устаёшь и не можешь уже больше… ждать чего-то…
Она спохватилась, конечно. И, пожелав мне спокойной ночи, ушла. А я сидел, не в силах поверить, что она только что произнесла это. Таким голосом.
"Красивая женщина", – прошептал я и уткнулся в подушку. – "Женщина…"
Я вспомнил, что забыл выдернуть вилку холодильника из розетки. Это меня почему-то сильно огорчило. Потом вспомнил, что в холодильнике осталось масло. Теперь оно заплесневеет, фуй, мерзость. И я всё думал об этом масле и злился: "Далось мне это масло!" И не мог заснуть. А потом всё-таки заснул, но два или три раза просыпался. А когда проснулся окончательно, подумал: "Наверное, они уже ушли".
Было утро, и так тихо было, что я подумал: "Они ушли". Я потянулся и, выбравшись из постели, принялся шуметь: жмурясь, раздвинул шторы, подобрал с ковра покрывало и, напевая песенку без слов, зашлёпал в ванную с твёрдым намерением принять душ. По дороге я безо всякой нужды отворил дверь спальни и заглянул туда. Я быстро затворил дверь. Стало совсем тихо.
Я на цыпочках вернулся обратно, забыв про умывание. Они спали.
И только тут я вспомнил, что сегодня воскресенье.
Я взял со столика свои часы. Полдевятого. На улице было безлюдно. Заняться было нечем. Через семнадцать минут я понял, что мне скучно, что я голоден, неумыт, а к магнитофону нет наушников.
"Через полчасика поднимутся", – утешал себя я. – "Потерплю".
Они проснулись в одиннадцатом часу. Я уже успел побриться и привести себя в порядок.
– Проснулся? – сказал дядя. Он был в майке и в спортивных штанах. – Давно?