Лица
Шрифт:
Профессор фон Шонберг, который на первом курсе вел занятия по анатомии, ворвался в секционную с необыкновенной быстротой. Рассеянно улыбнулся нескольким студентам, включая Жени. Он был известен тем, что никогда никого не узнавал и казался озадаченным каждый раз, оказываясь перед группой юношей и девушек. Видимо, он был просто неспособен отличать студентов друг от друга.
— Теперь вам нужно выбрать себе партнеров, — объявил он. Несмотря на четверть века, проведенные в Америке, его баварский акцент был по-прежнему силен. — Шесть групп в двенадцать рук. Будете двигаться все одновременно,
— А что это такое? — шепотом спросила Жени у Рона, одного из своих партнеров.
— Наверное, животное с двенадцатью ногами, — так же шепотом ответил он.
Услышав посторонний шум, профессор нахмурился.
— Одно тело на каждого додекаэдра. До войны с Германией на каждого студента находилось тело, но теперь приходится экономить. Будьте любезны, займите места.
Когда профессор говорил, его козлиная бородка прыгала из стороны в сторону и почти заворожила Жени.
— Хорошо, — произнес он, когда группы собрались вокруг столов. — Нет, плохо, — тут же перебил он себя, заставив студентов с интересом поднять глаза. — В Германии у нас были отличные тела, а эти низкого качества: дыры от пуль, рак, недоедание. Ах! Приходится брать, что дают, — невостребованные трупы, тела от торговцев в розницу…
— Грабителей могил, — прошептал Рон, и Жени содрогнулась.
— И все же к ним надо проявлять уважение. Перед вами лежат человеческие тела. Во всей природе нет ничего более восхитительного и загадочного. Под голубой простыней, джентльмены, покоится вселенная, у которой надо учиться и к которой следует прикасаться с почтением. Больше почтения, и эти трупы научат вас тому, что такое человек. А теперь — прочь простыню! Удачи вам, джентльмены.
Группе Жени попалась молодая европейка, примерно того же возраста, что и сами студенты. Причина смерти — самоубийство.
Труп произвел на всех сильное впечатление. Самые бойкие Рон и Лестер сразу же принялись отпускать грубые шуточки.
— Тихоня, — заявил Лестер, и его голос прозвучал слишком громко. — Я бы за такой приударил.
— Да, только ей бы получше надушиться, — подхватил остроту Рон.
Напротив Жени стоял Тору, затаив дыхание. Этот долговязый парень из японского города Киото никогда не поднимал на занятиях руку, но на вопросы отвечал вдумчиво и обстоятельно.
Жени тоже притихла, размышляя, была ли у девушки семья, а если была, почему родные не забрали тело.
— Кто начнет? — вторая девушка в группе — Линда выстрелила вопросом, точно армейский сержант.
— Что ты суетишься? — сердито ответил Бейкерсфилд, прозванный «красным» за свои рыжие волосы. — И прекратите шуточки, — обернулся он к Рону и Лестеру.
— Какая муха тебя укусила? — окрысился Рон.
— Заткнись! — губы Бейкерсфилда растянулись в одну линию. Родившийся на Голубом хребте, Джим Бейкерсфилд состоял на полной стипендии и из всех первокурсников медицинской школы по окончании колледжа имел лучший результат.
— Кто начнет? — снова спросила Линда, и ее голос сорвался на высокой ноте.
— Я, — отозвался Лестер. — Кто-нибудь держите раскрытой книгу.
Бейкерсфилд посерел.
— С тобой все в порядке? — тихо спросила его
— Она похожа на мою сестру, — студент прикрыл ладонями глаза.
— Не гляди ей в лицо, — прошептала Жени и громко добавила: — Прикройте ей лицо. Оно должно быть закрыто.
На других столах лица трупов были накрыты пропитанными формалином салфетками — голубыми, бесформенными. Жени присмотрелась к голове на соседнем столе и точно так же накрыла лицо девушки.
Лестер дождался, пока Жени закончит, потом сделал надрез на груди и повел нож вверх к левому соску. Студенты придвинулись ближе, чтобы следить за его действиями. Стали меняться у тела. Краска вернулась лицу Бейкерсфилда, Перед ними лежала уже не девушка, а абстрактное тело, учебное пособие для демонстрации костей, внутренних органов и мышц. Кожу сняли с большей части груди. Рон удалил плевру, чтобы обнажить легкие — мешки, из которых выпустили воздух.
В конце занятий распылили большую дозу формалина в грудной полости, заложили раны бумажными салфетками, накрыли тело и пошли отмываться.
Запах преследовал Жени, въелся в ее кожу, пропитал белье, стоял во рту. Поднялась волна тошноты, и она ухватилась руками за края раковины…
Дурнота прошла. Она взглянула на себя — мертвенно-бледная, потемневшие глаза, лишенный красок рот. Девушка — как все остальные. «Нужно быть почтительной», предупредил профессор. И благодарной, добавила Жени от себя.
Вечером, размышляя о теле, распростертом на столе, невостребованном и безымянном, Жени написала письмо матери. Оно было коротким, на простом русском языке, и скорее напоминало газетную сводку последних событий ее жизни. Жени не пыталась ответить на письмо, полученное больше года назад. Перед тем как сесть писать, она даже в него не взглянула.
Строки полились легко. Она сообщала, что учится на первом курсе медицинской школы, живет в Бостоне и обручена. Кратко обрисовала жениха и его семью, написала, что отец Пела только что умер, а его сестру она знает со школы.
О Бернарде она не сказала ничего, хотя намекнула на Соню, пожаловалась, что за полгода теряет второго дорогого ей человека. И закончила письмо официально, выразив надежду, что мать здорова, — подписавшись «Женя».Она не обмолвилась ни словом о том, что за ней следили, о закрытии лаборатории доктора Дженсона, о затянувшемся предоставлении гражданства, о брате и отце. Если мать ответит, тогда она напишет ей то, что о них знает. А собственные открытия Жени об отце должны пока оставаться в секрете.
Не перечитывая, Жени запечатала письмо в конверт, надписала адрес, прикинула, сколько может стоить пересылка, и наклеила четыре марки для писем, пересылаемых внутри США. Надела пальто, вышла на улицу и бросила конверт в ближайший почтовый ящик.
Ни о письме, ни о матери она больше не вспоминала, пока через две с половиной недели не пришел ответ от Наташи. Жени получила его с раздражением: и на мать, и на себя. Почему она не оставила все как есть? Зачем было осложнять себе жизнь и добавлять еще груз к своей и так уже непосильной ноше ответственности?